Тем не менее, пианист учит много новых сочинений. Так, помимо уже игранных программ – сольных и ансамблевых – он подготовил для концертного сезона 1998-1999 года следующие новые для него сочинения: Концерт Пуленка, Концертино Шостаковича, Вальс и Болеро Равеля в переложении для двух фортепиано, Симфонические танцы Рахманинова в переложении для двух фортепиано (в ансамбле с Александром Штаркманом). Со скрипачом Н.Саченко он исполнил Концерт Мендельсона для фортепиано и скрипки с оркестром; состоялось первое для него исполнение "Карнавала животных" Сен-Санса.
Новую программу Наум Штаркман готовит для задуманного им концерта для детей. Он так и должен называться:"Музыка о детях и для детей" (или наоборот). На этом концерте прозвучат "Детские сцены" Шумана, несколько лирических пьес Грига, "Детский уголок" Дебюсси и Концертино Шостаковича.
"За второй рояль я хочу посадить ребенка, – говорит пианист.
– В Новосибирске есть хорошая девочка, ее фамилия Кондраткова. Я уже договорился с ее педагогом из музыкальной школы-десятилетки при Новосибирской консерватории, чтобы девочка смогла приехать и сыграть со мной в ансамбле".
Искусство Наума Штаркмана отличает сплав двух на, первый взгляд, проти– воположных начал. С одной стороны, ему свойственно глубокое проникновение в стиль исполняемого автора, чуткое следование особенностям композитора. С другой – в любом произведении ощущается неповторимая индивидуальность пианиста, его игру всегда можно отличить даже по небольшому фрагменту записи. Каким образом музыкант добивается такого сплава? На этот вопрос Н.Л. Штаркман отвечает так:
– Каждый музыкант должен знать свой "голос", диапазон своих возможностей, свои положительные и отрицательные качества, и "петь своим голосом". Но когда я начинаю работу над произведением, я прежде всего должен догадаться, что хотел композитор, чтобы попасть в "десятку" в понимании стиля. Я всегда долго и кропотливо работаю над текстом, прислушиваясь к тому, что "просит" композитор. Естественно, я играю только те сочинения, которые я очень люблю, и сочинения композиторов, которые мне близки. Тогда получается слияние той музыки, которую я люблю, и тех возможностей, которыми я располагаю. Это своеобразный синтез; трудно сказать, возникает он непосредственно или достигается в результате специальных усилий. Некоторые вещи сразу "ложатся" на мои возможности, а некоторые "не ложатся", и тогда я их некоторое время не выношу на сцену.
Многое зависит от состояния, – продолжает пианист. – Сегодня у меня такое состояние – я могу так сыграть; завтра другое – я сыграю иначе. Самое главное – владеть материалом. Тогда я могу позволить себе какие-то импровизационные нюансы; это значит, что я живу этой музыкой. Иногда, когда я много играю то или иное произведение, мне кажется, что я чуть ли не сам его сочиняю прямо сейчас. Хотя, конечно, я очень люблю всех авторов, которые написали такую гениальную музыку. Жизни человеческой не хватит, чтобы сыграть всю замечатель– ную музыку. Очень много желаний, очень много всего хочется еще сыграть, и всего не успеваешь. Конечно, главное – раскрыть замысел композитора, – продолжает Штаркман, возвращаясь к теме соответствия стилю и проявления индивидуальности. – Есть в истории музыки несколько крупных групп композиторов, различающихся по стилю, – классики, романтики, импрессионисты и т.д. Но для меня мало такого деления. Для меня каждый композитор имеет свое неповторимое лицо. Бетховен – мо– гучий, Моцарт – прозрачный, Гайдн – великий юморист…, а ведь все – венские классики. Кроме того, в разное время один и тот же композитор бывал очень разным. К примеру, Бетховен молодой, средний и поздний – это разные композиторы. Бетховен поздний – это уже романтик. У каждого композитора есть что-то своеобразное, и я стараюсь найти "свое" звучание для каждого. Это очень трудно, но необходимо. Я говорю своим студентам: вот Шопен, Шуман и Шуберт – все они романтики. Но у Шопена один стиль, у Шумана – совсем другой, а Шуберт – где-то между классиками и романтиками. Он классический романтик или романтический классик. И для исполнителя – совершенно разные вещи: играть песни Шуберта или сонату Шопена. И еще совсем другое дело – сонату Листа, например. У Листа – насыщенные краски, огромный динамический диапазон. У Шопена – значительно меньше диапазон, нет таких звуковых эффектов… И играть Шопена, между прочим, труднее. А Шуман – из всех романтиков, так сказать, самый романтичный. Я очень люблю его музыку, много ее играю в течение всей жизни. Не только "Карнавал", но и "Детские сцены", Фантазию, "Фантастические пьесы", романсы для фортепиано, Юмореску, Концерт. Играю с партнерами Квинтет Шумана, оба вокальных цикла. И когда бы, в каких обстоятельствах я ни играл Шумана, я всегда ощущаю, что очень люблю эту музыку.