Вентура взглядом проводил до двери Луису и Тони, поднимавшихся вверх по ему одному видимой лестнице, меж тонувших в полумраке столиков, официантов и лиц, с любопытством следивших за каблуками Александры Великой, которые отбивали дробь и совсем заглушили музыку.
– А пианист-то!..
– Что с пианистом?
– Ты не слышал, что сказал Фисас. Он играл Момпоу. Воспользовался свободной минуткой и играл Момпоу.
Жоан молча кивал, словно раздавленный грузом мыслей, мысли были тяжкими, наверняка обо мне, о Луисе и о Тони. Не переживай так за меня, переживай лучше за себя, за свое чувство достоинства вполне взрослого человека, которое эта жестокая сцена подвергла испытанию.
– Куда отправились эти двое?
Вопрос Ирене был вполне логичен.
– В постель.
– Ради бога, Вентура, не говори гадости.
Мерсе вскочила, подбородок у нее дрожал.
– Ладно, ладно. Успокойтесь. Успокойтесь все. Ничего страшного не произошло.
Шуберт пытался усадить Мерсе на место, но она лихорадочно собирала вещи. Жоан кивал головой все печальнее. И взглядом призывал жену успокоиться. Но напрасно, Мерсе, похоже, вот-вот расплачется. Из-за меня. Она будет плакать по мне. Чтобы не допустить этого, Вентура поднялся на ноги, но покачнулся, точно пьяный, и почувствовал, как кровь словно отхлынула в ноги, и ноги перестали слушаться. Но все-таки он преодолел те несколько шагов, что отделяли его от стола, и пошел дальше к стойке, где его ждала назойливая красная лампочка и узкий, точно полумесяц, профиль официанта.
– Что вам угодно?
– Все равно.
– Значит, виски.
Он облокотился на стойку, глядя на веселящуюся публику, возбужденно следившую за Александрой Великой, которая исполняла последнюю нашумевшую песню Марии Хименес. Со своего места он мог сосредоточиться на одном пианисте, на его фигуре, казавшейся совсем хрупкой в разрушающе ярком луче прожектора; стариковская кожа казалась еще белее, сам он, слившийся с инструментом, сам он – кожа да кости, а на лице – только презрение, презрение ко всем чувствам, вылитый Бестер Китон с извещением о собственной смерти в кармане. У этого странного человека, казалось слившегося с роялем, ноги торчали из брюк, обнажая белые щиколотки, коричневые носки спускались на жирно нагуталиненные ботинки. А сам он, жрец, творил священнодействие и как бы не имел никакого отношения к тому, что его пальцы извлекали из инструмента. Может, это и было то самое чудо творения образа, какое мы видим у актера в «Лице» Бергмана, когда значительность и скорбь оказываются заключенными в сосуд, не имеющий собственного содержания. А может, он просто никудышный пианист, любитель и работает тут за тарелку горячей еды да жалкие гроши – что поделаешь, надо платить ежемесячную страховку, чтобы тебя потом похоронили, как положено. Александра Великая, даже стоя в профиль, полностью заслоняла человечка на табурете, спаянного с инструментом. Вентуру раздражало все, что отделяло его от пианиста.
– Как зовут пианиста?
Официант пожал плечами.
– А ваш товарищ не знает?
– Дон Альберто, – сказал другой официант, и при этом бутылка, из которой он лил виски в пустой стакан, не дрогнула.
– Дон Альберто, а дальше?
– Росель. Альберто Росель.
– Давно он тут играет?
– Мы с товарищем новички. Когда пришли, он уже был.
Враждебная ирония публики к Александре Великой вылилась в аплодисменты и оперные «бис», а та в ответ снисходительно раскланивалась – ни дать ни взять Каллас, которой приходится седьмой раз выходить на поклоны в «Метрополитен-опера». Великая была просто невыносима, и аплодисменты сменились свистом, так что ей пришлось закругляться. Она понесла свое могучее тело по проходу, соединявшему сцену со стойкой, и, отдуваясь и обмахиваясь рукой, остановилась рядом с Вентурой.
– А мне-то что!.. Мне-то что!.. Подумаешь!
– А тебе – что?
Великая несколько раз опустила и подняла – точно жалюзи – накладные ресницы и втянула щеки, будто собираясь плюнуть в публику.
– Плевать, пусть свистят, все равно никто не споет, как я, никто не поет с таким чувством!
Судя по всему, у Вентуры ей не найти понимания, но все-таки она приняла соответствующую позу и выставила ногу в разрез кожаной юбки.
– Угостишь?
С видом властителя, на время отошедшего от дел, Вентура согласился, и Великая решилась подмигнуть ему одним глазом; другим она зорко следила за официантом, уже подходившим к ним с бокалом шампанского.