– Это мой друг.
– Ты знал его раньше?
– Наверняка.
– Наверняка?
– Не надо, Вентура, эта роль тебе не идет. Ты меня все равно не уговоришь. Что бы там ни было…
Подумав немного, Делапьер снял с запястья часы и опустил их в карман Вентуре.
– Теперь у меня нет при себе ничего ценного.
– Ты с ним уходишь?
– Пожалуй. Мы все разговоры переговорили. Шуберт потерпел поражение, но будет скрывать это и от себя самого, пока всех не выставят из этого заведения. И пойдете досиживать к тебе домой или к нему… А меня легко уговорить. И потому предпочитаю уйти сейчас.
Но когда Делапьер обернулся, Шуберт уже стоял один. Делапьер растерянно огляделся по сторонам и спросил Шуберта, что все это значит, но тот, судя по всему, с интересом слушал пространное объявление следующего номера – танго в новом стиле, с сюжетом.
– Послушай, Делапьер, тебе нравится Пьяццола?
– Куда девался парень?
– Ушел. Очень спешил.
Делапьер, похоже, устал, но, преодолев усталость, все-таки послал Шуберта в задницу. Не мешай мне жить, как хочу. Чего ты добиваешься? Делапьер цедил слова прямо в смущенное лицо Шуберта. Великая подмигивала Вентуре и знаками показывала, что понимает, каким образом тот отделался от парня.
– Ну, граф Делапьер, не упрямься, возвращайся к столику и отбей у меня Ирене. Добейся своего. Ну, слабо? Сегодня она в таком настроении, не знаю, кто ее вытерпит.
Оставшись вдвоем с Вентурой, Шуберт вздохнул.
– Тысяча песет – и дело в шляпе.
– Из Делапьера он вытянул бы больше.
– Я сказал, что ты полицейский и следишь за ним.
– Какая чушь. Ты поступил, как та маркиза, что раз в год сажала к себе за стол бедняка. Делапьер – твое доброе дело.
– Такая роль у меня сегодня. Эта ночь – моя.
– Посмотри на пианиста.
В зале зажгли свет. Травести позволяли уважаемой публике маленькую передышку, пусть потанцуют сами, расслабятся немного после захватывающего зрелища; пианист поднялся во весь свой скромный рост и, проглядывая на ходу ноты, подошел к лесенке, ведущей со сцены, и стал спускаться с достоинством, которым некоторые старики маскируют свои плохо гнущиеся суставы. Его глаза за водянистыми стеклами очков смеялись, когда он подошел к стойке выпить приготовленную для него простоквашу. Он смутился, услышав громкий возглас Шуберта:
– Очень хорошо. Очень хорошо. Браво.
В тысячелетних глазах пианиста засветилось сомнение по поводу столь бесполезного восторга. Он никак не прореагировал на аплодисменты Шуберта и не сократил разделявшего их расстояния, опасаясь, как бы один из них не попал в смешное положение. И, собравшись уходить, поднял в знак приветствия руку, но Вентура предложил ему выпить стаканчик, и старик остался. Он пил вино с наслаждением, как плазму жизни, словно каждый глоток имел свое назначение и был необходим жизненно важным центрам его тела. Вентура повернулся спиной к залу и придвинулся ближе к пианисту, так, чтобы Великая со Скороспелочкой остались в стороне и наедине продолжали бы сравнивать свои послужные списки, списки обид и унижений. Вентура не решался поглядеть на музыканта открыто, как будто в его интересе к пианисту было что-то, о чем нельзя говорить: прекрасная вещь Момпоу. Тот бы ответил: вы заметили? И все – таинство пропало. Он откашлялся. Выпил еще глоток, и тут Великая помогла:
– Альберто, дорогой. Эти приятели просто в восторге.
Чтобы намерения Великой не пропали даром, Вентура поспешил пробормотать:
– Прекрасная вещь Момпоу.
Пианист, похоже, не слышал. Великая поднесла руку к уху и сперва жестом, а потом на словах пояснила:
– Как пень.
У Вентуры не хватило духу крикнуть: «Прекрасная вещь Момпоу». Но Великая не намерена была позволить, чтобы встреча провалилась, и крикнула старику:
– Этот приятель говорит, здорово вы наяриваете, дон Альберто.
– Вот как?
Старик коротко рассмеялся, обнаружив полное отсутствие зубов.
– Чего, вы сказали, он играл?
– Момпоу.
– Говорит, вы какую-то Момпоу играли.
– Да? Он сказал? Я играл?
С насмешкой или лукавством, а может, с тем и другим сразу старик оглядел Вентуру сверху вниз.
– Вы музыкант?
– Нет.
– Ах, так.
Он повернулся спиной к Вентуре, вытер губы бумажной салфеткой и направился к выходу.
– Он уходит?
– Нет. Пошел пописать. Всегда в одно и то же время. Очень точный, бедняга. У него часы вот тут, в голове, и все ходят, ходят.
– Ну, как дела?
– Ты о каких делах, любовь моя?