– У него ноги – чистое золото. Мы, друзья, так его и называем «танцор золотые ноги», как называют Мирко. Недавно Мирко танцевал в варьете «Падро», после фильма «Вернулись трое», очень хорошая картина с Клодет Кольбер. Ты видел, Юнг?
– Последний раз я в кино видел «Трех кабальеро». У меня нет времени. Тренировки. Газеты. Упражнения здесь, на террасе. С осени хочу стать профессионалом, а на будущий год выйти против Луиса де Сантьяго и нокаутировать его во втором раунде, вот тогда у меня будет время ходить в кино.
– А Мирко до войны величали Мирка.
Замешательство Роселя длилось ровно столько, сколько Андресу потребовалось, чтобы объяснить: Мирко – превращенец или, как их еще называют, травести, что значит «переменивший пол», им разрешали выступать в зрелищных залах на Рамблас или в театрах на Паралело в нормальные времена до войны – все, все было до войны. Чета Бакеро умиротворенно следила за Кинтаной – он танцевал прилично; Магда утешалась, танцуя с собственной тенью. Юнг опять скакал то на одной ноге, то на другой, и новенький целиком оказался в распоряжении Андреса. Шумное цыганское веселье пронзил клаксон мусорщика.
– День идет, шумы на улице меняются. Здесь, наверху, особенно заметно. Когда я вернулся из концлагеря, у меня не было работы и я часами лежал тут, вспоминал, мечтал, воображал себе будущее. По утрам кричат спекулянты, перекупщики, шумит очередь за хлебом, в домах поют женщины, гремят кастрюли и миски на плитах, палки выбивают пыль, стирают белье в квартирах, где есть место для стирки. А то вдруг – грохот сапог, это говнюки фалангисты маршируют и поют «Наступайте, не тушуйтесь, нападем на Гибралтар». Когда они появляются, все замолкает, если только они не прицепятся к кому-нибудь по дороге. Теперь-то реже, но все равно случается, я сам видел, как эти свиньи заставили одну женщину пить касторку за то, что она поскандалила в очереди, а другую остригли наголо. Знаете, что такое начальник центурии?
Росель закрыл глаза, будто хотел оставить при себе то, что знал.
– Начальник центурии – это мерзавец, наряженный барчуком, который командует сотней барчуков, наряженных мерзавцами. Я лично с теми из нашего квартала, кто вступил в фалангу после войны, просто не здороваюсь. Вам приходилось сталкиваться с этими сволочами во время войны, дон Альберт?
Росель засмеялся и махнул рукой, мол, о чем говорить.
– Вы на каком фронте были?
– На самых страшных, и прежде всего – на этом.
– На этом?
– Здесь. Очень близко от того места, где мы стоим. Я был в отряде ПОУМ, который в мае тридцать седьмого попал в переделку. Нас послали на помощь анархистам, те забаррикадировались в Колехио-де-лос-Эсколапиос на Ронде, там меня и схватили. И бросили в тюрьму «Модело», свои же бросили, ну да, свои, коммунисты, и из партии «Эскерра Републикана»,[48] и социалисты – они все тогда ополчились против анархистов. Там я проторчал почти год. В «Модело». Я. В самом сердце Красной Испании.
– Какие негодяи. Мой шурин был в ОСПК и на чем свет стоит ругает анархистов и вашу партию.
– Что на это сказать? Потом меня выпустили, и я вернулся на фронт. Но до конца нам больше никогда не верили. А в тридцать восьмом, когда дело шло к концу, меня снова арестовали и опять посадили в «Модело» и не хотели выпускать, даже когда националисты подошли к городу. В конце концов у кого-то оказалась капля разума, и нас выпустили, но времени уйти за Пиренеи уже не было. Я наткнулся на фашистский патруль, и вот тут-то начались хождения по мукам.
– Вас судили.
– Требовали для меня смертного приговора, утверждали, будто я был среди тех, кто особенно много их поубивал.
– И?…
– Двадцать лет. Отсидел почти шесть, и выпустили, но в оставшиеся четырнадцать лет я должен каждые две недели отмечаться в полицейском участке. Я указал свое временное место жительства, и мне назначили являться в участок на улице доктора Доу.
– Знают, что делают. Хотят держать вас под контролем всю жизнь. Через четырнадцать лет будет тысяча девятьсот шестидесятый год. В голове не умещается. Тысяча девятьсот шестидесятый. Дата совершенно нереальная, как, например, Луна или Марс. Вы можете представить, что произойдет за это время?
– Все или ничего.
Росель подобрал газету, в которую были завернуты книги Кинтаны, и внимательно принялся разглядывать страницу, заполненную фотографиями. «Луис Дориа привел в восторг музыкальных критиков Чикаго». Гениальный музыкант утверждает право Испании на собственную судьбу. «Испания как артишок: у нее много листочков, но ее суть – ее сердце». Росель не мог отвести взгляда от фотографии, где Дориа, в визитке, получает золотую дирижерскую палочку из рук дочери президента Трумэна.
48
Каталонское отделение левореспубликанской партии «Искьерда републикана», созданной в 1934 году Мануэлем Асаньей (впоследствии президентом Испанской республики).