«Сеньору Федерико Гарсиа Лорке. Уважаемый сеньор. Меня зовут Альберт Росель, я – музыкант из Барселоны, сейчас живу в Париже, и недавно в зале «Плейель» был исполнен мой цикл коротких фортепианных пьес «Après Mompou». Концерт прошел с успехом, о чем свидетельствует вырезка из «Менестрель» и рецензия Мийо, напечатанная в «Мюзик е театр», которые прилагаю. Хочу вам сообщить, что я написал современный балет по вашей короткой пьесе «Бестер Китон и его невеста»; мне бы очень хотелось, чтобы вы смогли присутствовать на его премьере в Париже, ставит балет Йосс,[87] и это – последнее слово современной европейской хореографии».
Дождь прошел, и вдали над Сеной выглянуло солнце; Росель пошел туда, где солнце, через мост Сен-Мишель, но по дороге остановился на несколько секунд – испанская песня неслась из мощного невидимого граммофона. «Шляпы и мантильи», от песни повеяло ностальгией, но ее тут же унесли воды реки, а его самого отвлекло созерцание дворцов, от которых веяло властью и, как полагал Росель, славой. С путеводителем в руках он пошел в Нотр-Дам, чтобы взглянуть глазами туриста на все, что попадается ему по дороге домой, где его снова ждет встреча с Дориа или какая-нибудь весть от него. Он осмотрел Нотр-Дам сбоку, потому что площадь была забита туристами, у многих в руках были фотоаппараты с черной гармошкой-объективом, а у некоторых даже и треноги, и Роселю не хотелось, чтобы его сочли за туриста; собор показался Роселю не таким грандиозным, каким он представлял его по литературе, особенно по «Собору Парижской богоматери», а когда он безошибочно нашел дорогу в Бобур, Рамбуто, Сент-Авуа, то почувствовал полное удовольствие, которое нарушил лишь вид незнакомца, сидевшего в том самом шезлонге, где накануне сидели Тереса и Дориа. Высокий костлявый человек, с лицом, почти сплошь заросшим светлыми волосами, из зарослей выглядывали только тонкие розовые губы и серые глаза.
– Меня зовут Гуннар Ларсен. Ключ мне дал Дориа. А вы, наверное, Росель.
Испанские фразы человек выговаривал по кускам, как будто в мозгу у него был наборный ящик и он составлял их там, а потом выкладывал на суд слушателя, опасаясь мри этом, что не все правильно сделал.
– Я более-менее испанист. Написал книгу об Испании. Вы по-шведски не читаете, не так ли?
– Не читаю.
– Глупый вопрос. По-шведски читаем только мы, шведы. Я в восторге от Альбениса.
И Ларсен чуть прикрыл глаза дрожащими веками, как бы подчеркивая, сколь велик его восторг перед Альбенисом, перед Фальей, перед Гранадосом и перед Туриной,[88] а мышцы его напряглись, когда он захотел изобразить, какую силу имеет Испания, какую потрясающую жизненную силу имеет Испания.
– Кастилия.
Бицепсы.
– Андалусия.
Трехглавая мышца.
– Нравится вам Альгамбра?
– Я никогда там не был.
Это был плевок в душу, удар в челюсть бедному шведу, он заморгал, но продолжал бой.
– Коррида. Ниньо де ла Пальма, знаменитый тореро.
– Не знаю такого. Очень сожалею. Терпеть не могу боя быков.
– Черт подери. Странно. Вы же из Хереса.
– Я – из Хереса?
– Из Хереса. Мне Дориа сказал.
– Я каталонец, из Барселоны. Альберт Росель, пианист, к вашим услугам.
– О, ничтожный!
Оскорбление было адресовано Луису Дориа и полно такой страсти, что Ларсен даже поднялся на ноги и сжал кулаки так крепко, что они стали белее, чем вся его остальная очень белая кожа.
– Классическая шутка этого психа. Я удивился, когда увидел вас. У вас вид очень-очень, не знаю как сказать, но совсем не из Хереса. Луис, ты. – ничтожество!
Он выкрикнул это в сторону комнаты, которую Дориа оставил за собой; и тотчас же оттуда вышел Дориа в черном кимоно.
87
Йосс, Курт (1901–1979) – немецкий артист, балетмейстер и педагог (ФРГ), крупнейший представитель экспрессионизма в танце. –
88
Турина, Хоакин (1882–1949) – испанский композитор, пианист, дирижер, теоретик и критик. Музыка Турины ярко национальна, отличается конструктивной стройностью, острой ритмикой, ей свойственно ладовое многообразие, полиритмия.