Переехали они сюда перед самой перестройкой – Андрею, как лауреату международного конкурса, государство предоставило квартиру. Муж Володя был еще жив, хотя сердце уже пошаливало. Сказывались бесконечные переезды, казенные квартиры, многолетняя работа на Севере. Когда они узнали, что могут выбрать из трех адресов – у метро «Университет», на Ленинском или на «Кропоткинской», семейным советом было решено остановиться на последнем варианте, хотя квартира здесь была поменьше и без балкона. Но после всех заснеженных просторов и холодных северных ветров так хотелось чего-то уютного и даже более тесного, что долго и думать не пришлось.
Всякий раз, когда она шла этими улочками к дому, она радовалась милому и обжитому московскому центру, где все дома наособицу, у каждого свой фасад. Дома были разные – и по возрасту, и по архитектурному стилю, но каждый всем своим видом показывал, что он здешний, местный и очень здесь нужен. Более чем столетний особняк старался произвести впечатление бодренького старичка, который хоть и ушел в землю почти до подоконников первого этажа, но еще – о-го-го! – даст фору молодым. Жилой конструктивистский дом, состоящий из гнутых поверхностей и странных углов, пытался заявить всем, что он тоже тут не чужой. Но истинными хозяевами этой улицы по праву считались бывшие доходные дома. Они перекликались друг с другом оттенками блеклой фасадной краски – от кремовой и желтоватой до салатовой и серой. Некоторые похвалялись вазонами и даже львами на фасаде, другие предъявляли, как свидетельство благородного происхождения, барельефы с нимфами. Окна тоже все были разные и напоминали картины, развешанные в музее. Одни – в строгих лаконичных рамах, другие – пышно декорированные лепниной и фронтонами.
Все эти дома, стоявшие тесно друг к другу, создавали у Елены Васильевны ощущение приватности, семейственности, старого, немного ветхого уюта. Она проходила вдоль этих фасадов, заглядывала во дворы, становившиеся с каждым годом все более родными, замечала в окне кошку, равнодушно смотревшую на нее, и взглядом ей отвечала: теперь я тоже здешняя. Даже горбатый тротуар с дырами в асфальте, по которому сейчас было особенно неудобно идти, не мог испортить впечатления. Все, что ее сейчас окружало, было обточено многими чужими жизнями, как морской камень волной, и ей не пришлось в свое время и привыкать – будто сунула уставшие ноги в домашние тапочки. Казалось, что она жила здесь всегда.
Они с Володей были горды сыном, теперь уже пианистом с мировым именем, были счастливы оказаться все вместе под одной крышей. Одному богу известно, как она тосковала по Андрюше, когда он жил в интернате при Центральной музыкальной школе, а потом в консерваторском общежитии. Они с мужем тогда оставались еще в Коломне – Володя директорствовал и преподавал, как и раньше бывало, в местном училище, она по-прежнему работала в музыкальной школе. Виделись с Андрюшей нечасто. Даже из Подмосковья в Москву не наездишься. Когда в школе учился, навещали его раз в месяц, да и то – по очереди. У музыкантов-преподавателей всегда так – выходных почти не бывает. То отчетные концерты, то совместные репетиции, то выездные мероприятия, выступления. Но никто не роптал – надо так надо.
Андрюша тоже, когда повзрослел, стал вроде чаще домой наведываться, но потом закрутилось-завертелось. Помимо учебы – конкурсы, репетиции, концерты, встречи. Но главное – все не зря. Теперь Андрюшу знает весь мир как пианиста и дирижера. Вот только последнее обстоятельство Елену Васильевну немного беспокоило. Работа с оркестром его изматывала, отнимала силы, а ей так хотелось, чтобы он больше выступал как солист. С другой стороны, она понимала, что быть дирижером и почетно, и престижно, и самому Андрюше интересно.
Но оркестр – это люди, а для Андрюши сходиться с людьми – не самая сильная сторона. Даже дома он бывал обычно замкнут и отстранен, погружен в свои мысли. Гостиная, где стоял рояль, давно уже превратилась в его рабочий кабинет, двери которого были, как правило, прикрыты. Книжные полки, его любимое кресло под старым торшером – вот и вся обстановка. Елена Васильевна старалась лишний раз сына не тревожить – ни когда из-за дверей раздавались звуки «Бехштейна», ни тем более когда музыка затихала.
Большую часть времени Елена Васильевна проводила в своей небольшой спальне или на кухне. В квартире была еще одна отдельная комната, которая считалась кабинетом отца, Владимира Ивановича, где стоял его письменный стол, застекленный шкаф с нотами и книжками и раскладная кушетка. После смерти мужа Елене Васильевне казалось, что пустота поселилась в этой части квартиры навсегда. Спальня Андрея располагалась за гостиной в малюсенькой смежной комнатке, и на родительской половине он почти не бывал. В кабинете мужа и в их прежде общей, а теперь только ее спальне все вещи как будто кричали, что времена семейного счастья прошли, впереди только немощь и болезни. Конечно же, если не считать успехов сына. Но это его, а не ее жизнь, и она это понимала.