Понимаешь, - сказал Стасик. – Я рад тебя принять. Живи у меня сколько хочешь. Но здесь Москва, понимаешь?
Ну? – не понял я.
Ну, ну! – передразнил меня Стасик. – Я не могу, эти провинциалы меня умиляют. – Пойми. Тут все жестко.
Как на войне? – ахнул я.
Жестче. Жестче. – печально пояснил Стасик. – Тут каждый за себя, против всех, а все на одного, и лежачего бьют.
Ни хуя се! – воскликнул я.
Пойми, - Стасик высокопарно закурил мою сигарету, налив себе вина из привезенной мной банки. - Я привык жить один. У меня устоялось меню. Я ем мало. Я могу не есть несколько дней, если надо. А ты же только что от мамы. Ты ешь много, верно? Я один нас двоих не прокормлю.
Ну ладно, - сказал я. – Я врубаюсь. На войне как на войне. Можем потратить мои на обратную дорогу.
Отлично! – сказал Стасик. – Да ты не волнуйся. – На обратную дорогу они тебе не понадобятся.
Думаешь, мне тут понравится? – радостно сказал я.
Не знаю, - загадочно сказал Стасик, - выдержишь ли ты…
Что? – спросил я напряженно.
Всё. - сказал Стасик и посмотрел в окно. – Всё это.
Я тоже посмотрел в окно. Из окна Стасика была видна Останкинская башня. Она была очень большая и какая-то угрожающе значимая.
В небе неким вселенским двоечником была разлита огромная чернильница. Дело шло к дождю и, хуже того, к осени.
Я невольно поежился, оттого, что понял, что мне предстояло выдержать всё.
Я спросил Стасика:
Стасик, ты ведь помнишь мои стихи.
Ну, помню.
Хорошие они?
Ничего. Есть находки, и зерна.
Зерна? – удивился я.
Поэтические зерна, - грустно пояснил Стасик. – Неважно. А что ты хочешь?
Как что? – удивился я. – Славы.
Стасик смотрел на меня с недоброй ухмылкой.
Я подлил Стасику еще вина, и спросил:
Как ты думаешь? Есть у меня шанс с такими стихами…
Пробиться? – спросил Стасик, улыбаясь.
Почему «пробиться»? – неприятно удивился я. – Я не шахтер. Я поэт. Прославиться.
Прославиться стихами сейчас нельзя, – отрезал Стасик.
Как нельзя? – отпрянул я.
Нельзя. Невозможно.
Что, тут вообще прославиться нельзя? – ужаснулся я и подумал, что зря обещал Стасику свои деньги на обратную дорогу.
Можно, почему нельзя, - сказал Стасик. – Здесь все можно. Все. Но надо знать, как.
А как?
Стасик хлопнул вина и открыл путь:
Понимаешь… Большая литература – это большая мафия. Все места поделены. Давно. Без нас. Со своими стишками, про жизнь, про смерть, про любовь, про глупости эти – ты тут никому не нужен. Стишки – это буковки. Буковки ничего не стоят.
Я смотрел на Стасика, видимо, очень подавленно, поэтому он сказал:
Я имею в виду, в переносном смысле, конечно. То есть, в прямом. Ну, ты понимаешь. Мы же поэты с тобой. А у поэта какие части тела должны быть крепкими?
Яйца? – предположил я.
Локти! - снисходительно возразил Стасик. – Тут надо потолкаться, попробиваться. Надо грамотно втереться. Покрутиться надо плотно, понимаешь. Надо постоянно вращаться. В правильных кругах.
Я надолго задумался, пытаясь представить себе все эти движения. У меня закружилась голова.
Постепенно все объясню, - сказал Стасик. – Я тут уже два года, а ты два часа. Не спеши.
Я согласился не спешить. Я знал, что завоевывать великие столицы надо неспешно – это более величественно.
Вообще, я собирался завоевать не только Москву. Я хотел завоевать весь мир. Но так как разово завоевать его трудно – из-за потерь на дорогу, в силу взаимоудаленности континентов, я разбил мир на ряд тактических зон. У меня был план, у меня всегда был план завоевания мира.
Я уже говорил, что я с раннего детства чувствовал себя героем. А у героя должен быть план. Потому что герой без плана это что? Жалкий энтузиаст. Так вот, у меня был план. Я собирался завоевать Москву, на это в моем плане отводился год, в худшем случае, то есть, если придется столкнуться с сопротивлением обороняющихся – два. Я не допускал, что даже самая укрепленная столица может продержаться под моим напором дольше, тем более, что мой план предполагал не только незатейливые лобовые атаки и проломы в стене, когда все решала численность моих полчищ, но и хитроумные способы: измор, психологическая атака, и на худой конец, обманный путь и Троянский мерин.