После полудня, выбравшись обратно, пройдя немного вперед и встав на стоянку под перевалом, Андрей, наконец, решился прислушаться к себе. В итоге:
а) чувствовалось нешуточное растяжение кистей обеих рук;
б) шока не было.
Между тем шок после близости смерти должен был случиться именно у таких впечатлительных натур, как Андрей. По крайней мере, именно это предсказывала ему его первый тренер по горному туризму в каком‑то лохматом году. Хорошо, значит, он уже действительно сам по себе, и живет не по представлениям других людей…
Впрочем, сам по себе он был, по крайней мере, с того момента, как, полистав несколько сайтов, остановил свой выбор на горной системе Тянь – Шань. Что, кстати, в дословном переводе означает «Поднебесные горы» – отличный каламбур для последнего перехода на небеса… А если бы еще подойти к пику Хан – Тенгри, Властелину Неба, как его величали на Востоке… Выбор был сделан, и, конечно, не ради игры слов. Просто в этом варианте даже недостатки имели обратную сторону в виде достоинств. К примеру, Андрей выбрал горы, в которых никогда не бывал. Это было рискованно. Но ведь прежде он и никогда не умирал. Если уж встречать ожидаемое Неожиданное, то тогда там, где ты ни разу не был. Ну а игра слов тоже была уместна в этом рисковом предприятии. Хан – Тенгри, согласно путеводителям, местные жители называли «Таинственный властелин духа» и «Гора крови» – очень уместные прозвища, прямо то, что доктор прописал. А на пути туда можно было поймать напоследок немного азиатского кейфа.
III
Если верить книжкам, в старину на мусульманском Востоке даже приветствовали фразой «О, почтенный знаток сорока радостей жизни!». Однако Андрей мало верил книжным словам, зато некоторые из них просто любил. Вот и арабское слово «кейф», нежное и сладкое как инжир, хоть и огрубевшее в разных жаргонах, все равно волновало его больше, чем цветистые обороты из «Тысячи и одной ночи», где смерть называли не иначе, чем «Разрушительницей наслаждений» или «Разлучницей свиданий».
Глядя на мир рассеянным невидящим взглядом, Андрей нельзя сказать, что усердно кейфовал. Он флегматично поглощал лагман и шурпу, отказывался от кумыса и с наслаждением пил зеленый чай со свежим инжиром, ведь далее в его жизни будут только сухофрукты.
Когда Андрею исполнилось восемнадцать лет, он сформулировал афоризм «мудрец знает, когда может позволить себе безумства». Получалось, что в юности он, как и многие, был стихийным эпикурейцем, поскольку, сам того не ведая, несколько упрощенно повторил эпикурейский принцип «разумного усмотрения мудреца».
Вообще многие философы от Будды до Шопенгауэра утверждали, что мы рождены не для счастья. Но даже если бы они были правы, их вывод не противоречит стремлению к регулярному кейфу. «Наслаждайся счастьем так же как те, кто живет для счастья. Уважай жизнь так же как те, кто жаждет ее» – вот парадоксальный принцип индийских йогов, один из немногих, засевший в памяти Андрея еще с юности.
Вступив на одно из пространств, открытых наслаждению, Андрей вспомнил, что недаром тысячу лет назад арабским поэтам казалось, что любовь и вино – единственное, чем можно одолеть бренность человеческого существования, и к этим темам можно свести всю жизнелюбивую поэзию Востока. «Я знаю время – западня, и смерть там ждет меня, но наслажденьям предаюсь, как будто вечен я», – продекламировал он мысленно строки Абу Нуваса…
Всякие такие мысли возникали в голове Андрея, когда он в последний раз в жизни лежал на камне для живота в маленькой восточной бане. Если в русской парной думать практически невозможно, то эта баня позволяла даже вспоминать стихотворные строки. «Но если средневековый арабский поэт всегда восхваляет, надо ли на пороге смерти рассуждать о сорока радостях жизни с интонацией бухарского собирателя историй?», – Андрей с ненужной резкостью оторвал живот от теплого камня. Встал и подумал: «Вот и все – теперь начинаю подкрадываться к местам, где пиздец»…
Купленная по дешевке киргизская лошадь везла его все выше и выше. Она самостоятельно без седока переправлялась через горные реки, инстинктивно раскорячивая копыта против течения. И Андрей пока здорово экономил силы.
Здесь на Тянь – Шане снежные горы начинались не так, как на Кавказе – нет с трех, а лишь с четырех тыс. метров. В первый день, когда альпинист – смертник и его маленькая лошадка поехали по сплошным снежным полям, Андрей спешился, остановился и пропел, имея внутри себя некую испанскую аккомпанирующую музыку: «Смерть в белых одеждах в белых горах. Смерть в белых одеждах в белых горах…». Это был его ответ «апельсиновой роще старой».
Но еще до того, как он ощутил ледяное дыхание, нет не смерти – ледника Иныльчек, с ним стало происходить такое, о чем стоит рассказать.