Коннор Грин:
— У тебя карандаш есть?
Я:
— Да.
Коннор Грин:
— Что, точно есть?
Я:
— Да.
Коннор Грин:
— Уверен?
Я:
— Ну да.
А он все не отстает со своим карандашом. Остановиться не может. Задрал уже. И я начинаю сомневаться. Коннор Грин ржет, а я все никак не пойму ничего. И тогда Маник объяснил мне, в чем дело.
Маник:
— Он спрашивает, есть у тебя пиписька или нет. Ко всем пристает с этим. Это прикол такой.
Коннор Грин:
— Вот лох! Мудила тупорылый.
Коннору Грину только бы поприкалываться. Но со мной у него не вышло. Я ведь правду сказал, у меня есть карандаш. В смысле, пиписька. В чем же тут прикол?
У некоторых на балконе белье сохнет или цветы растут. А я с балкона на вертолеты смотрю. Даже голова чуть кружится. Больше минуты стоять нельзя, а то превратишься в сосульку У меня на глазах З-Омби написал свое имя на стене Стокгольм-хауса. Он не знал, что я за ним наблюдаю, работал просто зашибись, слова так ловко выходили. Я бы тоже хотел написать свое имя большими буквами, только баллончик с краской — штука опасная. Брызнешь на себя — и будешь всю жизнь ходить с пятном, фиг смоешь.
Маленькие деревья стоят в клетках. Клетки нужны, чтобы деревья не украли. Чесслово, дурь та еще. Да кому нужно деревья воровать? Это все равно что сожрать пацана, когда можно просто отобрать жрачку, которую он купил в «Цыплятах Джо».
Когда мама включает у телефона громкую связь, ясно становится, как они далеко. Папин голос как эхо, словно он из подводной лодки со дна моря говорит. Я представляю, что воздуха у папы осталось на один час и если он не всплывет, то все, конец ему Пока папы нет с нами, я — мужчина в доме. Он всегда так говорит. И мой долг — за всем присматривать. Я рассказал папе про моего голубя.
Я:
— Голубь прилетел к нашему окну Лидия как перепугается.
Лидия:
— Эй! Не пугалась я!
Я:
— Пугалась. Сказала, что от его трепыханья ей жутко делается. Я его поймал.
Я набрал в пригоршню чуть-чуть муки, и голубь сам сел мне на руку Голодный он был. Вот и повелся на муку Только надо двигаться медленно, а то голубь испугается и улетит.
Лидия:
— Быстрее! Как цапнет сейчас кого-нибудь!
Я:
— Мозги включи! Он только и думает, как удрать. Заткнись и не пугай его.
Коготки у голубя царапучие, как у цыпленка. Так классно. Он будет только моим голубем. Я внимательно оглядел его, чтобы хорошенько запомнить цвет перьев, выпустил на балкон, и он тут же улетел. Не всегда ведь надо убивать.
Папа:
— Молодчина!
Папин голос улыбался. Я люблю, когда его голос улыбается, значит, все хорошо. После голубя не надо мыть руки, уж у моей птицы точно нет никакой заразы. А то вечно все требуют, чтобы помыл руки. Чесслово, тут повсюду зараза, ты даже не поверишь сколько ее! Все вечно трясутся, как бы не заразиться. А самая опасная зараза — африканская, поэтому Вилис шарахается в сторону, как только я рот открываю, чтобы «привет» ему сказать, думает, будто от микробов в моем дыхании тут же скопытится.
Я раньше и не знал, что во мне живут микробы. Их ведь не видно, не слышно. Затаились, микробы такие хитрые! И мне плевать, что Вилис ненавидит меня, грязный жаденыш, сроду пас не отдаст.
Агнес любит выдувать пузыри. Ей можно, она ведь еще совсем младенец. По мне, так пусть пузырится себе. Сколько хочет, столько и пузырится.
Я:
— Привет, Агнес!
Агнес:
— Вет!
Чесслово, это ее «Вет!» так и звенит стеклянным колокольчиком в ушах! Сразу в нее влюбляешься. Когда Агнес кричит «Вет!», мама тут же плакать и смеяться начинает, — никого больше не знаю, кто бы плакал и смеялся разом. Агнес не смогла поехать, мама ведь на работе все время. За ней бабушка Ама смотрит. Когда папа продаст все товары из лавки, тогда денег хватит на билеты и мы снова будем все вместе. Пока только два месяца прошло, как мы уехали, а забывать начинаешь через год, не меньше. Я не хочу, чтобы так долго было.
Я:
— Скажи «Гарри».
Папа:
— Ну нет. Дай ей время.
Я:
— А что она делает?
Папа:
— Пускает пузыри. Ну все, пора закругляться.
Я:
— О'кей. Приезжай скорее. Привези мне ахомки[1], здесь их нигде нет. Я люблю тебя.
Папа:
— Я лю…
И тут телефонная карта резко сдыхает. Ненавижу когда такое происходит. Для меня это всегда шок. Типа когда в небе вечером бесшумно летит вертолет, мне всегда кажется, что он сломался и сейчас свалится прямо на меня! Уловить рокот мотора — это такое облегчение!