— Это очень плохо и недопустимо! — сказал вдруг Пифагор повышенным и возмущенным тоном. Тео был в полном недоумении. Что именно плохо? И почему это недопустимо?
— Что недопустимо? — спросил он в замешательстве. — Я не так иду? Или не то думаю? Или вы о том, что пастух спит посреди рабочего дня и недобросовестно исполняет свои обязанности? Или то, что мы с вами идем в самую адскую жару и не жалеем свое хрупкое здоровье?
Пифагор грозно посмотрел на Тео, выдержал многозначительную паузу, и сказал:
— Ну, раз других версий нет, то теперь можно и меня послушать. Перед нами бобовое поле. Ни человек, ни животное не должны касаться бобов! А тем более, их есть. Это очень важно, и нельзя этого допускать!
— Но пастух ведь не ест бобы! Он спит! — начал было возражать Тео, но Учитель его уже не слушал — он быстрым шагом направился к пастуху.
— Здравствуйте, уважаемый! Я приношу вам свои извинения за то, что нарушаю ваш покой и сон, но как вы можете спокойно тут спать и не обращаете внимания на это вопиющее безобразие? — с укором обратился к пастуху Пифагор. По-видимому, пастух был не из местных жителей, а приезжий — он не знал Пифагора и понятия не имел, с кем он сейчас говорил. Совсем молодой паренек, лет шестнадцати, с густыми черными волосами, в полном удивлении открыл глаза и, без капли испуга, безразлично ответил:
— И вам доброго здоровья. Я очень внимательно обращаю свое внимание на это вопиющее безобразие! А на какое именно?
На лице Тео появилась улыбка — несмотря на то, что парень был простым пастухом, чувства юмора и уверенности в себе ему было не занимать.
— Простите, любезнейший, но ваш бык пасется на бобовом поле и ест эти бобы! Это же совершенно недопустимо! — более спокойно и с уважением сказал Пифагор.
Лицо паренька вытянулось от удивления.
— А это разве ваши бобы? — спросил он.
— Нет, не мои. Но дело не в том, чье это поле и чьи это бобы, а в том, что в принципе вообще недопустимо, чтобы человек или животное касались бобов, уже не говоря о том, чтобы их ели!
Паренек впал в полный транс и не мог понять, как это воспринимать: либо этот чудаковатый путник решил его разыграть, либо это бродячий сумасшедший. Не хочет же он и впрямь сказать, что пастух должен дрессировать быка есть траву только определенного вида!?
Пастух подумал, как бы не ударить лицом в грязь, и решил ответить этому путнику так, что если это розыгрыш, его ответ поставил бы путника в тупик.
— Вы понимаете, этот бык меня совсем не слушает, — с абсолютно серьезным лицом ответил паренек. — Вы не могли бы ему сами это сказать? Вас-то он наверняка послушает!
Парень был явно доволен своей импровизацией и уверен, что достойно поставил своего собеседника на место.
— А вы будете не против, если я с ним сам поговорю? — невозмутимо и без тени сарказма спросил Пифагор в ответ.
— Да что вы! Буду очень рад и признателен! — ответил парень и сделал как можно более невозмутимое лицо. Ему все еще казалось, что чудаковатый путник так развлекается.
Тео стоял с вытаращенными глазами и наблюдал за всем этим фарсом. Он не знал, что думать, как это понимать и как объяснить, он и сам-то оторопел и не понимал, что перед ним сейчас происходит — позор или таинство. Паренек посмотрел на Тео, и тот просто сделал удивленное лицо, улыбнулся и развел руками, всем видом показывая: сам не понимает, что здесь происходит. Пифагор с удовлетворением на лице бравым шагом направился к быку. Он остановился у его головы и серьезно начал что-то шептать быку на ухо и гладить того по голове. Не прошло и пары минут, как бык мотнул головой, прекратил есть бобы с этого поля и медленно вообще вышел из зарослей бобов. Тео и пастух стояли и смотрели на это чудо, как завороженные. Тео пытался понять, в чем фокус, но ничего рационального не приходило в голову. Пифагор убедился, что бык остановился в сторонке и обратно к бобам уже не возвращался, и после этого довольным голосом крикнул своему спутнику:
— Ну ты идешь, или будешь продолжать спать стоя?
Тео мигом попрощался с пастухом, они выразили друг другу взглядом и жестами недоумение и восторг одновременно, после чего путники продолжили свой путь. Нужно сказать, что впоследствии этот бык никогда больше не касался бобов, и в народе его от этого прозвали Пифагорейским быком.