Капитан Пинкертон был многолик: он был капитаном в каких-то войсках, офицером разведки в каком-то уголке правительства, возможно, в Агентстве национальной безопасности; и в то же время он был миллионером благодаря генам, которые он разделил с изобретателем известного своей эффективностью домашнего прибора. Мы встретились с ним, побеседовали, и — думаю, это можно сказать — инстинкт подсказал нам уважать друг друга, но не обольщаться чем-нибудь похожим на взаимное доверие.
Заглотив наживку, я включился в новую область. Теперь я был консультантом, успешно начавшим новую карьеру.
В Аэрокосмической лаборатории меня приветствовали как светило психотропной медицины. Со всех сторон мне выражали почтение, и один за другим ко мне подходили люди и говорили, что они с давних пор читали мои статьи и думали, что я занимался важной и интересной работой.
Итак, я приходил в Аэрокосмическую лабораторию каждое утро и заказывал стеклянную посуду, инструменты, механические штучки для новой лаборатории, которая, как мне сказали, еще не доступна, но вскоре там можно будет работать, как только произойдут все необходимые изменения и перемещения. Тем временем я исследовал каждую прихожую, каждое рабочее помещение и каждую лабораторию, встречаясь и общаясь с некоторыми из местных ученых, большинство из которых оказались старожилами, работавшими здесь годами. Постепенно стало очевидно, что в Аэрокосмической лаборатории сосуществовали два полностью различных мира, оба находившиеся под самым строгим руководством капитана Пинкертона.
Одним из них был «новый лабораторный спектроскопический мир психоделиков в космосе», большая часть которого еще не обрела какой-либо материальной формы (но вскоре это, несомненно, должно было случиться). И этот мир включал регулярный еженедельный вызов в офис Пинкертона для интенсивной и напряженной беседы на некую, всегда неожиданную, а иногда взятую полностью от фонаря тему.
Я мог вдруг обнаружить, что мне приходится рассуждать о природе и структуре научного воображения и о способах его канализирования. Или Пинкертон мог поднять вопрос мысленной телепатии и возможности успешного влияния на процессы мышления или поведение другого человека на расстоянии. Однажды мы изучали варианты умственных ролевых игр, которые нужно пройти, чтобы понять чью-либо точку зрения и мотивы поведения, как говорится в старой поговорке «чтобы поймать вора, нужен другой вор» или в другой, тоже старой поговорке (которая была для меня новой) — «чтобы узнать турка, нужен другой турок».
Это было насыщенное и дразнящее общение, столь же занимательное, сколь непредсказуемое, однако оно никогда не казалось мне соответствующим той роли, которую я определил себе как организатору исследовательского центра для разработки психоделиков. Меня использовали как резонатор для странных полетов воображения Пинкертона? Или таким образом проверяли мои позиции по некоторым моральным или этическим вопросам, спрятанным между строк? Я думал, что, может быть, самым мудрым решением будет поддерживать те концепции, которыми со мной делился Пинкертон, если я не чувствовал несогласия с ними, а в последнем случае я предпочитал молчать.
Единственное, в чем я был полностью уверен, так это в том, что капитан Пинкертон был проницательным, умным человеком и что у меня не было ключика, чтобы понять происходящее.
Но можно было наблюдать и исследовать второй мир. Этот мир состоял из множества уже основанных Пинкертоном биологических исследовательских проектов в других областях. Сюда входили секретные разработки наподобие исследования мембранной проницаемости, изучения влияния гравитации на рост растений, взаимоотношения магнитных полей и гематоэнцефалического барьера, влияния эффектов радиации на плодовитость. Все эти проекты были по-настоящему интригующими и реализовывались в хорошо оборудованных лабораториях, где работали чрезвычайно компетентные ученые. Вместе с тем мне показалось, что я попал в дом для престарелых. Деятельность была налицо, но интерес чаще всего отсутствовал. Превосходное качество работы было очевидно, но когда я обедал с каким-нибудь местным ученым, то наш разговор затрагивал лишь пустячные темы вроде его предстоящего ухода на пенсию. Не было никакого волнения; только ощущение усталости. Замечательно, думал я: и вот все это будет под прикрытием проекта по психоделикам?
Мне говорили, что стеклянная посуда и лабораторное оборудование запаздывают, и до сих пор было не определено место для моей новой лаборатории, но скоро все будет улажено. Сохраняйте терпение, твердили мне. Я проводил несколько экспериментов на оборудовании, доступном в других лабораториях, и без дела не сидел.
По прошествии нескольких месяцев работы в Аэрокосмической лаборатории я был приглашен в гости к Пинкертону. Он жил в доме, который находился в богатом пригороде Санта-Мария. Меня пригласили на обед с хозяином дома, его супругой и, как мне дали понять, его «желанным» сыном, мальчиком старшего подросткового возраста. Но так получилось, что именно в этот вечер другой сын Пинкертона, наркоманивший хиппи двадцати одного года, в некотором смысле изгой, лишенный прав, вбил себе в голову, что ему нужно заглянуть домой. (Много лет спустя он рассказал мне, что его приход был вовсе не случайным; он услышал обо мне и решил выяснить кое-что для себя.)
Случилось так, что в довершение ко всему он превосходно играл в пинг-понг, и мне сообщили, что обычно он переигрывал своего отца (были намеки, что отец находил это невыносимым), но по счастливой случайности я обыграл этого парня на боковых подачах. В итоге между мной и Пинкертоном установилась некая асимметрия благодаря допущению, что, вероятно, я мог побить его в пинг-понг (в любом случае, это никогда не было проверено на практике). Я уверен, что все это было никак не связано с теми отношениями, которые вскоре между нами установились, однако память о том вечере настаивает на обратном.
На следующей неделе меня вызвали в офис административного помощника Пинкертона. Он был мил и дружелюбен со мной. С ним у меня было несколько энергичных бесед. Он сообщил мне, что от него требовалось проводить инструктаж каждого консультанта всех исследовательских проектов капитана для определения уровня секретного допуска. Уровню допуска присваивался соответствующий цвет или буква, не припомню какие. Очевидно (так мне было сказано), все люди, работавшие в настоящее время в Аэрокосмической лаборатории, уже получили его, кроме меня.
Этот допуск открыл бы мне доступ к любым уже проведенным исследованиям, соприкасавшимся с моим. Однако было ясно, что получение доступа к этим неизвестным сокровищам возможно лишь в обмен на мое согласие позволить таким же образом классифицировать и контролировать мои собственные мысли и творческие процессы. Я также знал, что секретный допуск означает, что всю оставшуюся жизнь тебе придется хранить полное молчание относительно всего, что я увидел, услышал и испытал за время работы на правительственное агентство, выдавшее тебе секретный допуск. У меня не было выбора. Я отклонил эту возможность.
Через несколько дней мне деликатно сообщили, что я больше не вхожу в состав исследовательской группы.
В последующие месяцы я поддерживал связь с некоторыми учеными, которых мне довелось узнать в Аэрокосмической лаборатории, и, в конце концов, я узнал, что фонды, выделенные НАСА для исследований психоделиков, скорее всего, были выделены Министерством обороны, хотя, разумеется, ни у кого не было абсолютных доказательств. Вспоминая прошлое, я вижу, какую ценность проводимые в Аэрокосмической лаборатории исследования могли представлять с военной и химической точек зрения.