Я задал единственный вопрос, который пришел мне в голову.
— Почему ты нуждаешься в раке?
Мой вопрос сломал дамбу. Она разрыдалась и выпалила свою тайну. Много лет назад ее мать страдала от рака желудка. В конец концов, боли стали так сильны, что Мириам и ее отчим задушили женщину подушкой, избавив ее от агонии. В ту пору Мириам была подростком, и она помогла убить свою мать. Она призналась мне, что у нее случилась полная амнезия. Она не помнила об этом событии до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать с небольшим.
Я плакал вместе с нею.
Потом мы стали спускаться вниз и снова прошли по тем местам, где несколько часов назад отмечали стадии развития наркотического воздействия, пока не дошли до места начала эксперимента.
Разумеется, у Мириам не было рака желудка. У нее также не было никакого остаточного паралича ног. Просто она пришла к пониманию того, как подавляемое горе и чувство вины проявлялись в ее теле. Это сигнализировало ей о том, что в ее психике есть что-то темное, что требовало выйти наружу и открыться сознанию до того, как она на самом деле наделила себя раком, от которого страдала ее мать.
Когда несколько дней спустя мы снова разговаривали с Мириам, она сказала мне — почти небрежно — что выбросила «дилодид». Я мог лишь сердечно поблагодарить ее.
Я испытал неподдельное уважение по отношению к МЭМ.
Глава 9. ДОМ
ДОМ[20] появился на улицах в 1960-х годах под названием СТП и на какое-то время стал моей власяницей или, как позже Альберт Хофманн скажет о своем открытии, то есть об ЛСД, моим проблемным ребенком.
В начале 1960-х, когда я убедился в том, что эффективность ТМА-2 была усилена структурными изменениями, в результате которых появился МЭМ (но не ЭММ или ММЭ), казалось логичным спросить: не была ли тому причиной природа группы атомов в волшебной 4-й позиции? Этот наркотик с замещением атомов в 4-й позиции мог поддерживать свою активность особенно благодаря хрупкой природе этих групп, что позволяло телу (или внутри тела) с легкостью удалить их и сформировать некий метаболический продукт, который оказался гораздо более мощным. Человеческое тело обладает превосходными возможностями для трансформации молекул и обычно изменяет их, чтобы снизить угрозу. Но в этом случае изменений можно достичь лишь посредством некоторого повышения мощности.
Или, возможно, от группы в 4-й позиции избавиться не так-то легко. Тогда любой докажет, что стабильная молекула обосновалась на участке рецептора и просто осталась там. При этом мощность нового соединения идентична старому, потому что его нельзя удалить в ходе обмена веществ в течение какого-то времени. Легче всего ответить на последний вопрос так: нужно сконструировать молекулу с такой группой в 4-й позиции, которую нелегко заместить или изменить.
Я сказал себе, давай заменим 4-метокси-группу (в ТМА-2) (или 4-этокси-группу в МЭМ) метильной группой и назовем это соединение ДОМ (это ТМА-2 без атома кислорода, но с метильной группой — дезоксиметилом). Метильную группу (в 4-й позиции) нельзя так просто удалить в ходе обычных метаболических процессов. Таким образом, если это соединение (ДОМ) имеет пониженную активность, то метаболическое удаление некоторой группы с 4-й позиции окажется разумным объяснением биологической активности. А если полученное соединение (ДОМ) сохранит активность, это доказало бы, что ТМА-2 и МЭМ структурно активны и что нечто на 4-й позиции инструментально определяет воздействие соединения на центральную нервную систему.
Проще говоря, 4-метокси-группа хрупка, а 4-метильная группа крепко держится на своем месте. Если активное 4-метокси-со-единение (ТМА-2) потеряет активность с 4-метильной группой (если ДОМ имеет пониженную активность), то хрупкость (метаболическое изменение) необходима для активности, и структурно активная форма должна быть найдена где-то в процессе метаболизма. Если, с другой стороны, активность сохранится и в случае с 4-метильной группой (активность ДОМ высока), тогда основные агенты (ТМА-2 или ДОМ) являются определяющими факторами, а метаболизм способствует лишь дезактивации этих наркотиков.
Самый первый шаг к получению этого достойного конечного продукта, то есть ДОМ, был фактически сделан моим сыном Тео, который однажды оказался со мной поздним вечером в Dole, если быть точным — 22 июня 1963 года. То, что я привел его в лабораторию, было, пожалуй, нарушением всех правил, но в то время ему очень хотелось стать химиком, так что около девяти часов вечера с моего благословения он добавил сто граммов 2,5-диметокси-толуола в смесь из двухсот двадцати пяти граммов М-метил-фор-манилида и двухсот пятидесяти пяти граммов оксихлорида фосфора, таким образом, начав синтез предшественника того, что должно было, в конечном счете, стать ДОМ. Работа закончилась ранним утром, когда мы получили где-то 54.9 граммов альдегида ароматического ряда. У нас появился предшественник.
(Интерес Тео к химии в значительной степени ослаб, и он нашел свое призвание в морской биологии и превосходной поэзии; кроме того, у него появился сад, полный ухоженных с любовью хризантем и георгинов; сад дарил ему многие часы мирного контакта с землей и его собственным внутренним миром.)
Седьмого июля я закончил синтез нитростирола и 30 ноября, наконец, вернулся к этому проекту, чтобы закончить превращение в конечный амин. На следующий день в три часа двадцать две минуты я принял двести микрограммов белого порошка и, поскольку никаких эффектов я не наблюдал, я оставил проект на произвол судьбы на все новогодние каникулы. Четвертого января наступившего нового года я довольно героически увеличил дозировку до миллиграмма и, к своему полнейшему удивлению, обнаружил на этом уровне активность. Я впервые видел, чтобы фенэтиламин проявлял активность при такой малой дозе.
Хотя к исходу первого часа я еще не отреагировал на прием наркотика, на третьем часу я отметил сухость во рту. Мои зрачки сильно расширились. Потом мне пришлось испытать какие-то жуткие эмоции. Они захватили меня еще на пару часов, но когда я поел, кажется, все прояснилось. На седьмом часу я восстановился и вернулся в нормальное состояние. Я решил подвергнуть сомнению результаты эксперимента.
Я отметил некоторую остаточную мышечную боль, которую я охотно приписал пройденным накануне шести милям. Еще работая в Dole, я стал чередовать езду на машине и ходьбу пешком до работы. Случалось так, что я встречался с другими сотрудниками. Они даже не подозревали, что в этот момент я мог испытывать очередную дозу нового соединения. Мы могли подобрать Эла в дренажной канаве или Боба на краю Бейнбриджского ранчо, и всей компанией шли пешком вдоль канала, пока не добирались до задворок автомобильной стоянки Dole. Мы могли спокойно срезать путь через территорию ускорителя частиц и отправиться пить кофе: мои приятели были с мокрыми ногами и мышцы у них начинали ныть, а я — с мокрыми ногами, ноющими мышцами и с измененным сознанием где-то на уровне плюс один или плюс два.
Через пять дней я попытался слегка увеличить дозировку ДОМ и записал, что, вероятно, впервые испытал плюс два на материале, который был так не похож на мескалин. Спустя час с четвертью после начала эксперимента, разговаривая со своим другом у него в кабинете, я почувствовал прилив теплоты и покалывание в своих гениталиях. Иногда эти признаки были предвестниками тошноты. Я ощущал сухость во рту. Меня не затошнило. Спустя два часа мне стали «тереть» зубы — я это так называю. Это значит, что я внезапно осознал их присутствие во рту и почувствовал, что они чистые до скрипа. Кроме того, я ощущал некоторое давление в ушах.
Два обстоятельства заслуживают здесь комментария. Первое состоит в том, что, испытывая любой новый наркотик при низких дозах, когда чувствуется какое-то воздействие, природу которого еще нельзя определить, испытатель приписывает все неизвестные осложнения своей собственной реакции, часто фиксируя какой-нибудь синдром, который больше никогда не повторится. Вторым обстоятельством явилось то, что в то время я был еще по большей части наивен в области наркотического воздействия и к тому же немного испугался. Поэтому я уверен в том, что зачастую я психически провоцировал признаки и симптомы, которых на самом деле не было.