— Конечно! — согласился я. Я знал, что Эндрю был преданным музыкантом-любителем (как в английском, так и в американском смысле этого слова) и в квартете играл вторую скрипку. Но в последние годы находилось все меньше и меньше желающих сыграть с ним в одном квартете, с которыми он мог бы разделить свой энтузиазм. Возможно, это объяснялось тем, что, мягко говоря, он не был самым лучшим скрипачом на свете. По его словам, причиной сваливавшихся ему на голову трудностей служил тот факт, что он играл по нотам (в случае непрофессиональных музыкантов это означает, что человек видит ноты впервые и играет так, как их прочтет).
Я подхватил свой альт, и к нам с Эндрю присоединились двое остальных, чтобы составить камерный квартет.
Что сыграем? — спросил Эндрю.
Да что захочешь, Эндрю, — ответил я. — Может, один из средних квартетов?
Нет, — произнес Эндрю. — Я ведь не видел эти квартеты раньше, так что, возможно, будет лучше остановиться на каком-нибудь раннем; может, это будет полегче. Как насчет опуса 18, номер четыре? Просто эти ноты как раз со мной.
Звучит отлично, — сказал я. Наши смычки запилили по струнам. Мы сыграли где-то половину первой части, и затем, вовремя непродолжительной паузы, я взглянул на ноты Эндрю. Вся аппликатура для партии второй скрипки была тщательно там прописана, причем Эндрю сделал это собственноручно. Вот это чтение с листа! Я старался не пялиться в ноты Эндрю, но ловил себя на том, что улыбаюсь при мысли о маленькой хитрости этого благовоспитанного пожилого джентльмена, оберегавшей его чувство собственного достоинства.
Вместе с тем я имел удовольствие видеть и простодушие Эндрю.
В связи со смертью моей матери и годичным пребыванием с отцом, женой и сыном в Европе я устроил себе длительный отпуск в клубе, который растянулся на несколько лет. На самом деле мое отсутствие было равносильно уходу из клуба.
На протяжении этих лет я толком не знал, как буду продолжать свои исследования в области психоделиков. Находились достойные аргументы в пользу того, чтобы остаться на легальном положении, публикуя все подряд и сохраняя тесную связь с научной общественностью, со всеми ее положительными и отрицательными сторонами. В то же время были причины и уйти в подполье из-за политической обстановки, страдая в изоляции от коллег, но зато не подвергаясь необходимости объяснять, оправдывать или защищать свои интересы.
Я еще не принял решение.
И примерно в это время ко мне обратились с просьбой дать показания члену палаты представителей Клоду Пепперу из комитета палаты представителей по преступлениям в Америке во время его поездки по стране. Этот комитет организовал серию общественных форумов в разных уголках Соединенных Штатов. Я сказал «с просьбой»? Скорее, я получил нечто вроде повестки в суд, предписывавшей мне явиться куда следует и ответить на вопросы. Мне представилась первая и, по всей видимости, последняя возможность увидеть вблизи, как работает государственная машина.
Еще до моего выступления я имел удовольствие встретиться с производящим расследование советником. Он уселся за стол в приемной судебной палаты для открытых слушаний (наша встреча происходила на одном из верхних этажей Федерального билдинга в Сан-Франциско). Когда я тоже присел, помощник принес советнику целый ворох бумаг. Мне подумалось, что у них есть что-то на меня. Юрист начал листать принесенные бумаги. Рядышком сидел стенографист, положив пальцы на клавиши своей волшебной машины. Я смотрел и выжидал.
Юрист поднял голову и посмотрел на меня.
Знаете ли вы, что у вас есть право привести сюда адвоката? — спросил он.
С чего бы это мне потребовался адвокат?
Он не затруднил себя ответом, да я и не ожидал ответа. Энергично помогая себе головой и руками, юрист продолжил продираться через гору бумаг, в то время как секретарь стучал по клавишам, записывая эти неоценимые комментарии для истории.
Из бумаг выудили фотографию и передали ее мне. На фотографии был запечатлен ставший известным Огастес Оусли Стенли во время недавнего ареста, когда его выводили в наручниках из его лаборатории по изучению ЛСД в Оринде.[23]
Вы узнаете этого человека?
Полагаю, это мистер Стенли, а фотография появилась несколько дней назад в San Francisco Chronicale в связи с его арестом.
Зачем вы пригласили известного уголовного преступника к себе домой?
Это кого?
Мистера Стенли, — последовал ответ.
Мистер Стенли никогда не бывал у меня дома, — сказал я спокойно и искренне.
Наши взгляды встретились. Единственный звук, который можно было услышать в приемной, — щелканье клавиш под пальцами секретаря. Затем из кипы документов была вытянута еще одна бумага. Ее мне не показали, и у меня не было возможности посмотреть, что это такое.
— Почему вы отказались от шести миллионов долларов на создание лаборатории на Ямайке?
Так, так, так, подумал я. Заданный вопрос всколыхнул интересные воспоминания. Несколько лет назад, когда я еще работал в Dole, ко мне пришли двое весьма молодых предпринимателей. Один из них был низенький и темный, другой — высокого роста и с рыжей бородой. Они сказали, что заинтересованы в организации «легальной» лаборатории по производству известных и неизвестных психоделиков и предложили мне заняться этой организационной рабртой. Лаборатория должна была быть создана на острове Ямайка. Мне обещали три миллиона долларов сейчас и столько же после завершения всей работы.
На мой вопрос о том, кто же собирался оплачивать это рискованное предприятие, мои посетители ответили, что некая группа бизнесменов. Они не назвали имен, а я и не просил их об этом, потому что имена мне бы ничего не сказали. Я не располагал особой информацией о мире бизнеса. Зато я был наделен инстинктами, и они говорили мне, что либо с этими молодыми людьми, либо с их предложением было что-то нечисто.
Хотя Барбаросса[24] пытался убедить меня в том, что такой случай выпадает раз в жизни, я очень вежливо отказался принять предложение об организации лаборатории на Ямайке. Я сказал, что у меня прекрасная работа, что я сотрудничаю с очень хорошей химической компанией и что в данный момент я не хочу переезжать в другую страну.
До сих пор, пока я не посмотрел в суровое лицо сидящего напротив юриста, у меня не было ключика, который помог бы мне разгадать подлинный смысл этого предложения. Интересно, размышлял я, какая правительственная структура решила поймать меня на такую «приманку» и чего они хотели, в конце концов.
Мой ответ юристу был прост: «А что бы я стал делать с шестью миллионами долларов?»
Тон предстоящему процессу дачи показаний был задан.
На слушаниях не было недостатка в публике, но я подозреваю, что аудитории не хватало беспристрастности. Сан-Франциско, как-никак. Прямо против меня были направлены показания известного Арта Линклеттера. В то время он считался экспертом по использованию ЛСД; таковым он считался в результате трагической смерти своей дочери. Несмотря на то, что гибель девушки произошла довольно долгое время спустя после приема наркотика, ее отец и пресса считали, что смерть была вызвана экспериментом с ЛСД.
Я нервничал и не обратил особого внимания на показания Линклеттера, за исключением того момента, когда речь зашла о хиппи и длинных волосах.
Мистер Линклеттер спросил конгрессменов, знают ли они, почему все хиппи носят длинные волосы, крепко стянутые резинкой.
— Нет, — ответил вдруг заинтересовавшийся почтенный Клод Пеппер. — Я часто этому удивлялся.
Присутствовавшие почувствовали, что сейчас произойдет нечто волнующее, и стали замолкать.
— Тут все довольно просто, — сказал мистер Линклеттер. — Это связано с психоделиками.
Теперь в зале воцарилась полная тишина.
— Когда хиппи начинает балдеть, он может стянуть резинку и позволить своим волосам растрепаться и сильно потрясти!
23
Оусли Стенли III, Август (р. 1935) — американский подпольный химик, наркоделец-романтик, художник и музыкант.