— Не стара ль стала я для соревнований, — пошутила Надеж и похорошела еще больше. — Чем старше, тем опаснее — не победить!
Штеттер таял. Он готов был на всё. Он даже выслушал сбивчивые жалобы …баева: ему гору Палтус продавать не спешат, а он хотел всего-навсего срезать неровную верхушку, построить аэродром, горный гостиничный комплекс.
— Говорят: наша гора в списке чудес мира, она охраняется государством. Ладно, хорошо, — разве мало ему чего охранять? Я буду хорошо охранять! Я наличными плачу, — волновался олигарх и портил русские падежи, — я наличных кладу гора, говорю: смотри, какая моя гора, красивая! Бери мою гору — давай твою.
— Передайте брату мой совет, — вздыхал Лео, — пусть купит команду регби в Австралии и привезет к нам. Новинка вызовет любопытство. На Пилатусе гостиница, увы, уже есть, вы играли там с Алёшей Апрельским, не правда ли, принцу Ш…?
— Знаете, как она играет? — вмешался Андрюша. — Она так играет, что весь аул плакал. Потому что она сирота. У нее нет никого, кроме брата от другой матери. Поэтому она так играет, что все плачут.
Пианистка перевела, и великан в кожанке встал. В последней надежде на сотрудничество он оставил Штеттеру визитную карточку и откланялся, вернее, что-то буркнул и пошел прочь. Пианистка помахала рукой на прощанье. На кусочке плотной бумаги кириллицей было написано: Андрей Карнаумбаев. Предприниматель.
— Как богата ваша страна талантливыми людьми! — восхитился Лео, готовый благодарить Клауса и за это. Он собирался продолжить, но тут пред ними предстал высокого роста старик и представился Клаусу Розенкранцем. Голубые глаза его сияли честностью и прочной верой в конечную справедливость.
— Ах, Клаус, я должен был раньше подумать о вас и пригласить! — сказал, сожалея, Лео. — Мы отправляемся в паломничество на место отшельничества брудера Клауса! Вы знаете, правда? Патрон небесный Гельветического Союза. Два дня пешего пути.
18
Доротея просыпалась, лениво протягивая руку на соседнюю подушку, трогая волосы на голове и настораживаясь, — из-за жесткости их вместо шелковистой податливости шевелюры Клауса. Резко поднявшись, она увидела голову сестры и сказала:
— Фу.
И тут же соскочила с постели, – в ночной рубашке с красной каемкой. Нора следила за ней, притворяясь спящей, и только после ухода сестры спрыгнула на пол. Она сгибалась и разгибалась, размахивала руками, напрягала мышцы живота… покрытая ровным красивым загаром, словно булка, вышедшая из печки опытного пекаря. Трусики с оборками мешали сказать с уверенностью, практикует ли Нора нудизм.
— Ты будешь завтракать? — донесся спокойный голос. На него поспешила Нора, надев шорты и тишортку.
— Какая ты загорелая, — равнодушно сказала Доротея. — Я тоже хотела бы, но мне лень. Мне скучно лежать на солнце.
— Теперь есть мази… мазь для загара.
— От нее, кажется, рак.
— Преувеличивают. И не сразу.
Сестры родились от разных отцов, и поэтому темпераменты их не сходились. А мать была одна, и это наложило неуловимое сходство.
— Поедем в Рио, Доротея, — попросила Нора. — Ты побудешь недельку, другую. Или сразу уедешь, если не… Ты ведь летишь в Нью-Йорк?
— Осенью.
— А Клаус?
— Он хороший. У него своя жизнь. Он тебе нравится?
— А тебе?
— Очень. Мне даже хочется, чтобы он остался… — сказала Доротея, розовея.
— Он мог бы работать в Бразилии лесоводом.
Сестра засмеялась — нет, захохотала страшно и неожиданно. Впрочем, Нора знала эти приступы смеха, не вязавшиеся с ее обычной молчаливостью, доставшейся от ее отца. Норе этот смех — над нею — был неприятен.
Доротея вытирала слезы уголком бумажной салфетки.
— Клаус весь в литературе, — сказала она, еще фыркая.
— Вот и прекрасно: он напишет книгу о новом опыте, — с досадой отвечала Нора.
Они молчали, чтобы вполне помириться.
— После смерти Бернара я не привязываюсь к мужчинам. Бернар меня едва не утащил на тот свет.
— Какие мы разные… Мне хочется видеть радость людей благодаря моим усилиям. Ну, почему я не врач!
— На врача надо долго учиться, — усмехнулась Доротея.
— Не понимаю, что нас связывает?
— Главным образом, дом, который нам нельзя продать, — вызывающе сказала та.
— Сколько еще нельзя?
— По завещанию — восемь лет.
— Ох!
— Если у одной из нас родится ребенок…
— Ой-ой! — Нора закрыла лицо руками.