Клаус задремывал. Слух его нежился плесканьем воды о берег. И фонтан с бронзовой нимфой, невидимый, дарил успокаивающее журчанье струи.
Ему послышался во сне грохот мотора, и он неприязненно подумал о мотоцикле, враге тишины и друге гордости. Даже ему показалось, что кто-то приехал и взошел в дом, и ему снится. В свете, падавшем сверху, он увидел идеально круглую голову, он от ужаса застонал и пытался бежать, но не слушались ноги, как и должно быть во сне.
— Кто вы? — леденея от страха, спросил он, готовясь к смерти, приподнимаясь на локтях и отдав себе отчет, что не спит. Перед ним стоял человек с круглой блестящей стеклом и металлом головою и в кожаной куртке. Он медлил открыться. Время убийства истекало.
Клаус уже лелеял мысль, что это рассыльный, что он привез пакет, например, от издателя, и в нем что-нибудь неотложное. Но как он ночью вошел в дом, и почему в нерабочее время? Горизонт за окном не подавал никаких признаков жизни.
Посыльный стащил шлем с головы.
— Нора! — вскричал Клаус, ошеломленный и обрадованный. — Ты не улетела? Что за костюм?!
— Самолеты не летают. Я вернулась домой и никого не нашла. Доротея не отвечает, и нигде ее нет.
От нее веяло силой. Готовностью если не распутать, то разрубить, наконец, узел насмешника софиста Гордия.
Она сбросила тяжелую куртку со стальными заклепками и перестала казаться мужчиной.
— Ты голодна? — спросил Клаус. — Мы вчера все собирались, чтобы решить, где искать Доротею. Там внизу много еды.
— И что вы решили? — с недоверием в голосе произнесла Нора.
— Ничего. Решили ждать, как говорят в Ватикане. Потеряться в Гельвеции можно только в горах. А она просто уехала. Если же она решила… — его голос пресекся, он задохнулся от подступивших слез.
— Но я ничего не знал! Твое письмо, Нора… Это первый свет на вашу тайну!
Нора сидела на краю постели, отклонившись назад, опираясь руками.
— Теперь ты знаешь, — сказала она почти с вызовом. — Теперь ты все знаешь, мой милый, — повторила она ласково и неожиданно хрипло. Она более не опиралась руками, она их раскинула и упала спиной на постель. Совсем близко от Клауса поблескивали глаза, и рот ее улыбался, и даже в неясном отраженном свете он казался зовущим красным. Он притягивал мужчину, словно магнит железную крошку. Клаус припал к нему в поцелуе, и Нора охватила его голову руками, намереваясь теперь уж не отпускать, пока не выпьет до дна. В безумном порыве Клаус нащупал ладонями грудь Норы и сжал, ошеломленный ее упругостью, горячим уколом сосков.
Он лежал между ее ног и бедер, и Нора сдавила его конвульсивно, то ли желая освободиться, то ли зовя проникнуть в нее. В кулаке она зажала уголок простыни, словно ей нужно было держаться за что-то. Правая рука искала тоже и схватила ночную рубашку. Клаус перевел дух.
— Это рубашка Доротеи, — сказал он, удивляясь себе, словно рот его открылся и сам произнес. Имя упало между ними. Тело Норы вдруг отвердело, но Клаус главного намерения не оставлял, влажный вход ему оставался открытым, он это чувствовал. Тиски бедер Норы лишали его подвижности, и Клаус вспомнил, что теннис и верховая езда входят в число ее увлечений.
— Я желаю тебя… — шептал он. Бормотал: — Я люблю тебя…
— Я твоя… — отозвалась женщина. — Скажи только… Заг мир, битте, либсте… Если б ты знал, что жизнь Доротеи… зависит от тебя?
И отчеканила:
— Если ты возьмешь меня — она этой ночью умрет.
Клаус отпрянул. Он не успел помыслить о наличии логической сцепки в сказанном, о возможности ее. Он сразу поверил этим словам, произнесенным с убежденностью колдуньи.
— Зачем же ты пришла и легла! — в отчаянье воскликнул Клаус. — А теперь еще положила между нами труп!
Нора лежала молча, свернувшись по-кошачьи калачиком.
Он к окну побежал за помощью и с облегченьем увидел темно-розовую полоску зари.
На балке стропил шевелилась, густея, ленточка начавших свой трудовой день муравьев.
34
Такого Клаус не ожидал. Чтобы зачатие жизни грозило кому-нибудь смертью. Он почти убегал, задыхаясь от крутого подъема, велосипед понукая, словно живую лошадь. С отчаянной силой ноги упирались в педали.
Решать бесполезно, решил он. Воля человека — самая короткая из всех его способностей. Слепой червь вожделения. Пусть тело ведет его. Ему хочется вверх — пусть. Придет же когда-нибудь изнеможение. И все остановится. Успокоится. Прояснится.