— О какой еще линии? — спросил я. — Я ничего такого не видел.
— Что-о?! Да мы как раз через нее перемахнули в Мэриленде. Неужели не видел, как Мэйсон и Диксон держали ее поперек дороги?
— А мы по ней проехали или под ней? — я пытался что-нибудь припомнить, но не смог. — Ладно… Наверно, я тогда спал.
Тут Шнур расхохотался, взъерошил мне волосы и хлопнул себя по колену:
— Ну, Джим, ты даешь!
— А на что она похожа, эта… как ее… линия… — все-таки спросил я, потому что, ясное дело, был еще слишком мал, чтобы понять, в чем тут шутка.
Шнур ответил, что не знает, на что она похожа, потому что, как и я, никогда ее не видел.
— Дело в том, что этой линии нет ни на земле, ни в воздухе, она есть только в головах Мэйсона и Диксона. Как и разные другие линии — государственные границы, 38-я параллель[6], железный занавес. Все они существуют только в умах людей и никак не обозначены на земле.
Знаешь, дед, Шнур сказал это очень задумчиво, он больше не называл меня Джимом и только еще пробормотал себе под нос: «Вот оно как, сэр».
Водитель вернулся и объявил:
— До НЬЮ-ЙОРКА — без остановок.
И мы (потому что в путешествии, как я тебе уже говорил, никогда не возвращаются назад) поехали вперед. Ихха! По дороге, которая вела прямо в Нью-Йорк. Здесь все подрезали и обгоняли друг друга, рычали и ревели, но наш водитель сидел спокойно, и рука на руле у него ни разу даже не дрогнула. Он смотрел только вперед и гнал свою огромную машину так быстро, как только мог. Все, кто выезжал с боковой улицы, завидев нас, останавливались как вскопанные и ждали, пока мы проедем. Этот водитель просто расчищал себе путь, ни до кого больше ему и дела не было. Да и другим было нипочем: они просто пропускали нас, а потом сами разгонялись и неслись вперед. Мне кажется, наш автобус не остановился бы, даже если бы кого-нибудь переехал, а то, что осталось бы от этого несчастного, нельзя было б нигде поблизости отыскать, разве что за тридевять земель. Да, дед, ты точно никогда не видел водителя, который так уверенно гнал бы свой автобус и в ус не дул. Честно тебе скажу, мне прямо страшно было смотреть.
Шнур опять заснул, и теперь его голова упала на мое плечо точно так же, как моя — на его, когда мы проезжали через Вашингтон. Он спал, закрыв глаза и не глядя на дорогу, которая была у него перед носом и по которой его вез этот водитель, и ничуточки не боялся, ему вообще не было страшно — неважно, спал он или не спал. И я теперь еще больше его любил, и даже сказал себе: «Пик, зря ты боялся прошлой ночью, когда он пришел за тобой, и повел по темному лесу, и говорил, чтобы я не боялся и что все будет хорошо. И теперь, Пик, ты должен вести себя по-взрослому и показать брату, что ты больше не деревенский мальчишка».
Я смотрел через окно прямо вперед, а наш сумасшедший автобус мчал нас на север к НЬЮ-ЙОРКУ.
9. Первая ночь в Нью-Йорке
Пришло время рассказать о том, что было в Нью-Йорке, но пролетело все так быстро, что я даже не успел толком разобраться, какой он, этот город. Мы приехали, кажется, 29 мая, но уже к концу третьего дня пришлось оттуда выкатываться, и мы снова оказались в дороге. Жить здесь нужно очень быстро.
Впервые я увидел город из окна автобуса. Шнур толкнул меня в бок и сказал: «Ну вот мы и в Нью-Йорке». Я посмотрел в окно: все залито красным солнцем. Я снова посмотрел и протер глаза, чтобы окончательно проснуться. Представляешь, дед, мы ехали по огромному длинному мосту над крышами, и из-за этих крыш я ничего не видел, кроме детей, которые бегали внизу, между домами. Шнур сказал, что это еще не Нью-Йорк, а только ХОБОКЕНСКАЯ ЭСТАКАДА, и ткнул пальцем вперед, показывая, где Нью-Йорк. А там все было как будто затянуто дымом и еле видны бесконечные стены и узкие крутые улочки. Я повертел головой: вокруг было ужас как много крыш, улиц, мостов, железнодорожных путей, лодок на воде, большущих штуковин, которые Шнур назвал газгольдерами, и везде стены, свалки, столбы с проводами, а посередине — поросшее высокой травой грязное болото с желтыми пятнами масла и ржавыми плотами вдоль берега. Вот уж не думал, что когда-нибудь такое увижу! А когда мы свернули с моста, я увидел всякого разного еще больше. Все в дымке, огромное-преогромное, и тянется далеко-далеко, не поймешь, где кончается, думаешь, это последнее, а там еще всего много, в дыму и тумане. Вот так-то, дед. Я уже говорил тебе, что солнце было красным, но это еще не все. Оно поглядывало с небес сквозь большую дыру в облаках, то там то сям высовывая длинные сверкающие пальцы, и все вокруг было таким румяным и нарядным, как будто сам Господь спустился вниз, чтобы этот дым не мешал ему смотреть на землю. Я подумал, что, наверно, в Нью-Йорке еще до того, как я проснулся, повсюду зажгли свет, потому что там все время темно, но в красном солнечном свете огни эти казались тусклыми и ненужными, и, куда ни глянь, везде попусту сгорало электричество: на улицах и в переулках, на стенах домов и на мостах, здесь, в густом тумане, и там, над розоватой водой. Огни дрожали и качались, как будто древние люди еще до захода солнца развели огромные костры и не стали их тушить, потому что знали, что скоро опять будет ночь. Ну да ладно. Потом солнце сделалось красно-фиолетовым и, оставив всего один отблеск на стае облаков, ушло. Начало темнеть.
6
38-я параллель — демаркационная линия между американскими и советскими войсками на Корейском полуострове на заключительном этапе Второй мировой войны; в условиях «холодной войны» превратилась, по существу, в границу между Северной и Южной Кореей.