— Оно — это что?
— Голос. Женский голос. Только не настоящий, не живой.
Застывший в дверях Лунин внимательно слушал разговор Изотова с адвокатом. Рокси, не понимая, где оказалась, тоже старалась ничем не выдавать свое присутствие.
— Здесь в каждой комнате установлены устройства конференц-связи. Видите, здесь сколько кнопок? Можно выбрать одну или несколько комнат, с которыми вы хотите поговорить, а если нажать эту кнопку, то вас будут слышать во всех номерах. Кто именно со мной разговаривал, я сказать не могу. Из кресла увидеть, какой индикатор светится, физически невозможно, ну а про голос я вам уже все объяснил.
— А у вас кнопка общего вызова была уже нажата, я правильно понимаю? — уточнил полковник.
— Да, именно так, — закивал Зарецкий. — Так что меня могли слышать все без исключения.
— А если бы кто-то не захотел? — вступил наконец в разговор Лунин.
— Что не захотел? — растерялся Олег Владиславович.
— Вас слушать. Мог кто-то отключить переговорное устройство полностью?
— Ну конечно, — подтвердил адвокат. — Только зачем? Думаете, кому-то было не интересно?
Не найдя что ответить, Илья пожал плечами.
— Не мешай, — раздраженно обернулся к нему Изотов, — скоро уже народ к вертолету потянется. Продолжайте, Олег Владиславович. Что было дальше?
— А дальше этот голос потребовал от меня рассказать правду обо всех, скажем так, неудобных эпизодах моей биографии.
— И что, вы вот так взяли и начали рассказывать? Вы не допускали возможности, что вас кто-то разыгрывает?
— Знаете, когда на груди у тебя прикреплен таймер, от которого тянутся провода куда-то под кресло, и тебе говорят, что там бомба, можно поверить во что угодно. А в тот момент, когда таймер оживает и начинает отсчитывать время, ни о каком розыгрыше уже не думаешь. К тому же я слышал голоса.
— Голоса? — нахмурился Изотов. — Чьи на этот раз? Тоже нечеловеческие?
— Нет, в этот раз именно человеческие. — Зарецкий возбужденно постучал указательным пальцем по переговорному устройству. — Я слышал, как переговариваются все остальные. Они все были заперты в своих номерах, все до единого!
— Вы уверены, что все? — вновь вмешался в разговор Лунин.
— Э-э-э… — смутился адвокат, — конечно, не уверен. Знаете, в той ситуации мне было не до подсчетов. Но голосов было много, все были либо разозленные, либо испуганные. Я понял, что на помощь никто прийти мне не сможет. И тогда я начал рассказывать.
— Я так понимаю, рассказывали вы не только о себе? — уточнил Изотов.
— Верно. По роду профессии я был посвящен в некоторые, порой достаточно конфиденциальные, обстоятельства.
— Которые сегодня таковыми быть перестали, — усмехнулся полковник. — О ваших откровениях мы с вами поговорим чуть позже. Сейчас объясните мне, как вы, собственно говоря, из этой ситуации выкрутились. Взрывного устройства, как я понял, никакого не было. Но как вы освободились?
— Это самое ужасное из того, что сегодня было, — вздохнул Зарецкий. — Ведь мне же пообещали, что как только я все расскажу, таймер отключится. И я ведь рассказывал. Все что знал! Во всех подробностях. Вы представляете, что такое сидеть три часа связанным и говорить без умолку?
Изотов хотел было что-то ответить, но Зарецкий предупреждающе вскинул руку.
— Это риторический вопрос. Это невозможно представить, пока сам не окажешься в такой ситуации. И вот, когда я заканчиваю говорить, таймер показывает, что прошло уже сто семьдесят семь минут из тех ста восьмидесяти, что были мне отведены изначально. Я прошу, я умоляю выключить эту адскую машину. Сперва мне просто никто не отвечает, а потом.
Зарецкий вдруг всхлипнул и начал судорожно шарить руками по карманам, пока не вытащил из одного из них носовой платок.
— Я не знаю, как я не сошел с ума в это время. Сидеть и слышать, как тебе говорят, что таймер не отключается, потому что какие-то проблемы с передатчиком. Мол, извините, Олег Владиславович, накладка вышла. Но ничего, без вас мир, возможно, станет чуточку лучше. Я сижу, смотрю в зеркало и жду, когда там появится это число. Сто восемьдесят. Это ужасное ощущение, что все кончено, что ты абсолютно беспомощен и ни на что повлиять не можешь. А самое глупое, ты не знаешь, чего хочешь больше — чтобы эти оставшиеся тебе секунды тянулись как можно дольше, потому что не хочется расставаться с жизнью, или же пусть они пролетят как можно быстрее, потому что терпеть все это сил больше не осталось.