И вот сейчас, впервые с ареста, я в самом деле пожалел, что поперся на этот чертов небоскреб. И что я теперь, скажите на милость, буду делать без горошинок?
— Мы прочли в газете, что твой папа — это не наш папа, — не сказала, а высморкалась Патрисия.
У меня внутри все сжалось. Еще одна вещь, о которой забыл подумать кретин-скалолаз.
Мы же никогда не говорили близнецам, что я им брат только по маме. Рольф и мама решили, что говорить не стоит — зачем девочек путать? (Впрочем, они всегда недооценивали их интеллектуальные способности.) Но уж чего я точно не хотел, так это чтобы горошки узнали о нашей семейной истории из газет. А журналистам немного потребовалось времени, чтобы выяснить, что Мальчик-Паук — сын Джошуа Вуда.
— Мы, значит, тебе ледяносугробные сестры, — сказала Патрисия.
Паула в отчаянии замотала головой и закатила глаза:
— Я тебе сто раз повторяла: не ледяносугробные, а единоутробные. Это значит, что у нас общая мама.
— Ага, — сказала Патрисия, — я просто забыла.
(Я вам уже говорил, они все время болтают странное.)
— А мы давно уже думаем, почему это у нас с тобой разные фамилии, — сказала Паула. — Я думала, это потому, что мы близнецы, а ты нет. Что это так полагается.
Когда мама и Рольф поженились, я оставил себе мамину девичью фамилию — Марчелло. Рольф предложил меня усыновить, но я отказался. Мне нравилась моя фамилия, я не хотел ее менять. Сказать по правде, я и Рольфа-то не очень любил. (Тут ничего такого, он тут ни при чем. Просто он же не мой папа. Мы еще к этому вернемся.)
— Ты едешь в Таиланд, — сказала Патрисия. — Это где делают вот эти штуки. — Она дернула меня за галстук, который я так еще и не снял.
— Ну, не только, — сказал я. — Таиланд — это большая страна в юго-восточной Азии, к югу от Китая.
— А когда ты вернешься? — спросила Паула.
— Не знаю.
— Ты вернешься на наш день рождения?
— Наши дни рождения, — поправила сестру Патрисия.
— Так вернешься?
— Надеюсь. Но летать из Таиланда в Нью-Йорк очень дорого.
— У нас есть деньги!
— Шестьдесят четыре доллара и тридцать пять центов! Паула снова в отчаянии покачала головой:
— Шестьдесят четыре доллара и сорок семь центов!
— Этого хватит?
— Может быть, — сказал я. — Вот что, горошки, я буду ужасно по вам скучать, а вы, пожалуйста, пишите мне много-много писем, да?
— Обещаем, — сказали сестры хором. Тут вернулись мама и Рольф.
— Нам пора.
РОЛЬФ ОСТАНОВИЛ МАШИНУ у входа в зал вылета. Мы все вышли, мама заплакала, а вслед за ней и близнецы.
Я всех их разом обнял на прощание. Не разжимая рук, краем глаза посмотрел на Рольфа. Он стоял немного в стороне, словно ему почему-то неловко — так всегда бывало, — и тут я понял, что по нему тоже буду скучать. Аккуратно выскользнув из объятий мамы и сестер, я подошел к нему.
— Прости, что я заварил всю эту кашу. Рольф положил руку мне на плечо и улыбнулся.
— Да, без тебя будет не так весело. Будь осторожнее и, если что, не забудь про карточки. — Он перевел взгляд на маму и близнецов; впервые я заметил у него в глазах слезы. — Мы будем по тебе скучать.
Скальные Крысы
У СТОЙКИ РЕГИСТРАЦИИ папы не было. Оно конечно, наш рейс вылетал еще только через три часа, так что повода нервничать не было... пока что.
Я направился в туалет и там выяснил, что мама набила рюкзак одеждой по принципу «что маме нравится» (а это вовсе не то же самое, что нравится мне), но все это было куда лучше, чем ужасный костюм, который я без сожаления отправил в мусорный бак. И вообще он был мне мал.
Два часа пятьдесят пять минут до вылета. Да уж, что может быть хуже ожидания в аэропорту... ну да, то же самое, только в тюрьме.
Я купил себе самый здоровенный хот-дог и слопал его, запив колой.
Два часа пятьдесят три минуты...
Я вывернул рюкзак наизнанку, нашел два блокнота, подумал: можно вот прямо сейчас и начать делать домашнее задание. Всего-то и надо ведь исписать один блокнот. Проблема, что я так еще и не придумал, про что, собственно, писать.
Пошел в газетный киоск, купил там карандаш с ластиком, но только вынул его из упаковки, как ластик почему-то улетел под стол — я его так и не нашел. Написав на первой странице «Блокнот № 1», я отложил карандаш и блокнот в сторону.
Не пишется что-то.
Два часа тридцать семь минут...
Пока я вот так сидел и смотрел на бродящих вокруг людей, до меня наконец дошло, что я на свободе, и эта мысль навела меня на другую, а именно: что к этому всему привело. Я имею в виду не лазание на небоскребы и не арест с судом, а вообще — с чего все началось. А началось все с того, что я родился, а точнее, еще раньше...