ЖЕРМЕН: Ну, так что там с буквой «Ц»?
ЭЙНШТЕЙН: «Ц» — все равно, что «И», с запятой внизу, а пирог в форме запятой называется круассаном.
ЖЕРМЕН: Большое спасибо.
СЮЗАНН: Вы сказали, что позже скажите о букве «Д».
ГАСТОН: Нет! Я предпочитаю букву «Т»…, то есть, я хочу «пи-пи».
Выходит в туалет.
ФРЕДДИ: Минуточку, вы сказали, что шутка смешная. Но она не смешна.
ЭЙНШТЕЙН: О, нет, напротив, я смеялся.
ЖЕРМЕН: Нет, не смеялись.
ЭЙНШТЕЙН: Не сейчас. Позже. Замороженный смех.
ФРЕДДИ: Замороженный?
ЭЙНШТЕЙН: Ну, да. Не сейчас, но через час, когда, придя домой, встанете у холодильника, вы засмеетесь.
ГАСТОН (За сценой): Пирог в форме буквы «с»! Ха-ха-ха!
ЭЙНШТЕЙН: Видите? До него только сейчас дошло. Возможно, в процессе сс… мочеиспускания…
Когда прозвучит эта шутка, автор пьесы будет спускаться вниз, в театральное фойе.
ЭЙНШТЕЙН (ФРЕДДИ): Когда вам рассказали эту шутку?
ФРЕДДИ: Полтора года назад.
ЭЙНШТЕЙН: Возможно, вы уже смеялись над ней, но думали, что смеялись над чем-то другим.
ФРЕДДИ: Вы считаете, что произошло нечто смешное, и я рассмеялся, но в действительности я смеялся над шуткой, которую услышал год назад?
ЭЙНШТЕЙН: Совершенно верно.
ФРЕДДИ: Выходит, я еще «должен» смешок шутке про пирог?
ЭЙНШТЕЙН: Или не должны. Вы только могли подумать, что шутка была смешна, но на самом деле, она не была смешна, поэтому вы и не должны свой «смешок».
ФРЕДДИ: Подведем итог: вместо того, чтобы засмеяться над тем, что мне показалось смешным, я смеялся над тем, что мне совсем смешным не показалось?
ЭЙНШТЕЙН: Приблизительно так.
ФРЕДДИ: Тогда возникает проблема.
ЭЙНШТЕЙН: Какая?
ФРЕДДИ: То, что вы думаете, что я думаю, было в действительности не смешным, было, когда кошка пробежала через кухню, чтобы выскочить на улицу, но дверь была закрыта. Теперь скажите, разве это было не смешно?
ПИКАССО: Что скажешь, детка?
СЮЗАНН: У меня наготове своя плохая шутка.
ПИКАССО (Садится): Ну, выкладывай.
СЮЗАНН: Выблядок, обманывающий женщин!
ПИКАССО: Если собираешься похвалить меня, то пополняй свой словарный запас.
СЮЗАНН: Дурак ты, и уши у тебя холодные.
ПИКАССО: Послушай, все, что я хотел сказать, я сказал той ночью. Забыл только, кому я это сказал. Странные веши произойдут в твоей молодой жизни, поверь мне. И не самые лучшие.
СЮЗАНН: Я тебе верю.
ПИКАССО: Я тоже в это верю. А так, как это тебя я видел той ночью, детка, я верю в то, что все повторится. Я вспоминаю голубовато-зеленую кровать с покрывалом розового цвета. Жестяной месяц, держащий свечу, на стене. На столике с твоей стороны кровати лежали три кольца с камешками, а рядом с ними — бледно-розовая лента. Позже я поднял ее с пола. Не могу вспомнить твое имя.
СЮЗАНН: Я тебе его и не говорила.
ПИКАССО: Нет, говорила. Я сейчас вспомнил.
СЮЗАНН: Не говорила.
ПИКАССО: Нет, говорила, Сюзанн.
СЮЗАНН: Не помню.
ПИКАССО: Мое ухо было в миллиметре от твоих губ. Ты шепнула мне свое имя, а затем стала бормотать, и слова начинались и обрывались, смешивались с криками и стонами, которые затемняли их значение (Тянется к СЮЗАНН и целует ее). Вспомнила?
СЮЗАНН: Да.
ПИКАССО: Я нарисовал по памяти три твоих портрета.
СЮЗАНН: Действительно нарисовал?
ПИКАССО: Вообще-то я могу и лучше нарисовать.
СЮЗАНН: Я туда приду попозже..
ПИКАССО: Вот совпадение. И я туда приду.
СЮЗАНН: А сейчас мне пора. (Собирает вещи). Все привет.(Подходит к ЭЙНШТЕЙНУ). Пока, Альберт. (ПИКАССО). Когда ты придешь?
ПИКАССО: Когда спектакль закончится.
СЮЗАНН выходит.
ЭЙНШТЕЙН: Дверь захлопнулась перед кошкой!
Возвращается ГАСТОН.
ГАСТОН: Ну, и кто же третий?
ФРЕДДИ: Вы о чем?
ГАСТОН: Ну, пока нынче в баре было двое мужчин. Один — Эйнштейн, второй — Пикассо. Оба примерно одного возраста, оба думают, что смогут изменить этот век. Пронумеруем-ка их. Первый. Второй. Но два не без третьего. Должен быть третий. В жизни всегда есть вечный триптих: Отец, Сын и Святой Дух; три грации; стоит ли напоминать, что плохие новости всегда приходят три сразу, три вершины треугольника…Продолжать?