ПИКАССО и ЭЙНШТЕЙНА охватывает возбуждение.
ЭЙНШТЕЙН: Да, да!
ПИКАССО: Своего рода четвертое измерение, если вам так будет угодно…
ЭЙНШТЕЙН: Не верю, что вы это сказали! Четвертое измерение!
ПИКАССО: И это четвертое измерение и есть…будущее!
ЭЙНШТЕЙН: Неверно.
ПИКАССО (споря): Карандаш забирается в будущее и вытягивает из него идеи, и переносит их на бумагу с божьей помощью. А что вы, ученый червь, можете об этом знать! Вам нужны лишь теории…
ЭЙНШТЕЙН: Да, и, как и ваши идеи, наши теории должны быть прекрасны. Знаете, почему Солнце не вращается вокруг Земли? Потому что эта идея недостаточна прекрасна. Если попытаться доказать, что Солнце вращается вокруг Земли, то, чтобы набить эту теорию фактами, придется заставить планеты двигаться в обратном направлении, а Солнце делать мертвые петли. Слишком дурно выглядит.
ПИКАССО: Вы хотите сказать, что подгоняете жизнь под прекрасную идею?!
ЭЙНШТЕЙН: Именно. Мы создаем систему и смотрим, можно ли заполнить ее фактами.
ПИКАССО: То есть, вы не объясняете мир таким, какой он есть?
ЭЙНШТЕЙН: Нет! Мы создаем новый взгляд на него!
ПИКАССО: То есть, вы выдумываете невозможное и вводите его в действие?
ЭЙНШТЕЙН: Правильно.
ПИКАССО: Мы одной крови!
ЭЙНШТЕЙН: Ну, конечно.
Обнимаются.
ЖЕРМЕН: Ну, распустили слюни. Нанесли всякого вздора, а я скажу, что есть только одна причина, по которой один из вас подался в физики, а второй в художники. И эта причина — иметь много баб.
ПИКАССО и ЭЙНШТЕЙН: Что?
ЭЙНШТЕЙН: Вы что, действительно думаете, что я говорю себе: «Как бы мне познакомиться с большим количеством девушек? А придумаю-ка единую теорию поля»?!
ЖЕРМЕН: Я не говорю, что вы не искренни, но взгляните правде в глаза (ЭЙНШТЕЙНУ): вы ведете полную блеска беседу на вечеринке и (ПИКАССО) у вас есть абсолютно проверенная временем линия поведения: я бы хотел нарисовать вас.
ПИКАССО: Это возмутительно!
ЖЕРМЕН: Может быть, это происходит бессознательно. Я даже думаю, что вы осознаете, что не окружены красивыми вещами, и стараетесь восполнить этот пробел.
ЭЙНШТЕЙН: Графиня!
ГРАФИНЯ: Альберт!
ЭЙНШТЕЙН: Вы были в «Баре Руж»?
ГРАФИНЯ: Нет, конечно. Это то место, где, вы мне сказали, мы должны встретиться.
ЭЙНШТЕЙН: Глупо с моей стороны. Конечно, вы пришли сюда.
ГРАФИНЯ: Чтобы вы сказали сейчас о состоянии невероятности различить движение, исходящее вне силы гравитации?
ЭЙНШТЕЙН (в сторону): Как она обворожительна!..
ЭЙНШТЕЙН и ГРАФИНЯ идут к выходу.
ЭЙНШТЕЙН (бормочет): Невозможно различить, знаете ли, два тела, объединенных…одним полем…
ГРАФИНЯ платит по счету. ЭЙНШТЕЙН немного в смущении, но не настолько, чтобы расплатиться самому.
ЭЙНШТЕЙН (собравшимся, неожиданно восторженно): Хотя мы, скорей всего, никогда больше не встретимся вновь, как корни дерева, шевелящиеся глубоко под землей, мысли, что мы высказали нынче вечером, сплетясь, прорастут в века!
ПИКАССО (полон собой): Нынче вечером Земля отдыхала и слушала нашу беседу.
ЭЙНШТЕЙН (полон собой): О «Ловкий кролик!»
ПИКАССО: Пикассо и Эйнштейн, Пикассо, Эйнштейн. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что мы будем в разных томах энциклопедии.
ЭЙНШТЕЙН: Зато между нами не будет Бигмэна.
ЭЙНШТЕЙН и ГРАФИНЯ уходят.
ПИКАССО: Завидую ему.
ФРЕДДИ: Что так?
ПИКАССО: В науке можно и не быть циником.
ФРЕДДИ: Что же делает циничным художника?
ПИКАССО: Думаю то, что называют рынком.
ФРЕДДИ: Я должен выйти через ту дверь и поймать Антуана, прежде, чем он улизнет из города, не заплатив мне за все, что он здесь выпил. (ПУБЛИКЕ): Может, на это мне понадобится больше времени, чем вы считаете, необходимо человеку, чтобы выйти через ту дверь и поймать Антуана, прежде, чем он улизнет из города, не заплатив мне за все, что он здесь выпил, но обычно я возвращаюсь прежде, чем спектакль закончится.