В негодовании идет к выходу. Уходит.
ПИКАССО: Вот и еще один приятный вечерок.
Блуждает взглядом по залу, останавливается на картине с овцами. Погружается в нее. В зал возвращается ГАСТОН.
ГАСТОН: Я сегодня понял нечто такое…
ФРЕДДИ: Что же, Гастон?
ГАСТОН: Ты взял парочку гениев, поместил их в одной комнате и…пожинаешь лавры.
ФРЕДДИ: Ты всегда найдешь верное словцо.
ГАСТОН: (горделиво кланяясь): Тогда, спасибо!
ФРЕДДИ: Я пошутил.
ГАСТОН: Я тоже. Впрочем, я ведь тоже гений, хоть и маленький.
ФРЕДДИ: То-то я его не заметил.
ГАСТОН: Иногда гений приходит из таких неожиданных мест…
Из туалета появляется ПОСЛАНЕЦ, певец из 1950-х, 25 лет. Он в голубых замшевых ботинках, черные волосы блестят от бриолина. Он стряхивает с плеч звездную пыль, с любопытством озирается вокруг. Все смотрят, как он идет к бару, смотрит на картину Матисса, идет назад, вращая бедрами перед ГАСТОНОМ, находит это смешным, садится.
ГАСТОН: Только не говорите, что и вы гений.
ПОСЛАНЕЦ: Вот еще!
ЖЕРМЕН: Выпьете что-нибудь?
ПОСЛАНЕЦ: Простите, мэм, я не пью. А у вас есть томатный сок? Я сам-то деревенский.
ЖЕРМЕН словно громом поражена, затем приходит в себя.
ФРЕДДИ: Сок у нас всегда есть. Его с чем-нибудь смешать?
ПОСЛАНЕЦ: С чем?
ФРЕДДИ: С водкой.
ПОСЛАНЕЦ: (хихикает): Шутите, дружище?
ЖЕРМЕН вновь чувствует слабость в коленках, но берет себя в руки.
ПОСЛАНЕЦ: Кстати, что скажите по поводу моих башмаков?
ФРЕДДИ: Каким ветром вас сюда занесло?
ПОСЛАНЕЦ: Ну, я люблю удивлять людей, знаете ли. Возникать там, где меньше всего ожидают, в супермаркетах, на ярмарочных площадях. Больше всего на свете я люблю появляться в кабинках, где можно сделать моментальную фотографию. Представляете, они берут фото, а на нем — я собственной персоной. Но я немного им надоел, поэтому решил чуток попутешествовать. Пожить в другом времени.
ГАСТОН: Смешайте его с водкой.
ПОСЛАНЕЦ (рассматривая посетителей кабачка): Вы смотритесь как одна семья…
ФРЕДДИ (обиженно): Одна семья? Какого черта?
ЖЕРМЕН: Да, что вы имеете в виду?
ПОСЛАНЕЦ: Ну, понимаете, дружелюбные, сердечные люди. В отношении посторонних.
ФРЕДДИ: Насчет меня вы ошибаетесь…
ЖЕРМЕН: На что вы намекаете?
ПОСЛАНЕЦ: Там, откуда я прибыл, все люди такие.
ЖЕРМЕН: А откуда вы прибыли?
ПОСЛАНЕЦ: Из Мемфиса.
ФРЕДДИ: Из Мемфиса, что в Египте?
ПОСЛАНЕЦ: Нет, сэр. Мемфис — это в Америке.
«О!».
Тишина. ФРЕДДИ начинает вытирать стойку бара. ЖЕРМЕН — протирать стаканы. ГАСТОН долго цедит напиток.
ГАСТОН: А каков Гайавата в жизни?
Входит подвыпивший ЭЙНШТЕЙН с Графиней.
ЭЙНШТЕЙН (ГРАФИНЕ): Очевидно, дверь захлопнулась перед кошкой (замечает, что он в баре). О, Боже. Мы закончили там, откуда начали.
ГРАФИНЯ (слегка подталкивая ЭЙНШТЕЙНА локтем): Если только Вселенная не искривлена, то это — Париж! (Хохочет).
ЭЙНШТЕЙН (ПОСЛАНЦУ): Не могу поверить, что мы встретились.
ПОСЛАНЕЦ: Да, мы встретились.
ЭЙНШТЕЙН: Вы и я, мы думаем почти похоже.
Начинает двигаться к ПОСЛАНЦУ.
ПОСЛАНЕЦ: Посмотрите на ботинки.
ЭЙНШТЕЙН (останавливается): Чем вы занимаетесь?
ПОСЛАНЕЦ: Ну, э, догадайтесь, э… (думает)…пою песни о любви. (Все затаили дыхание, особенно ЖЕРМЕН).
ФРЕДДИ (мечтательно): Если бы я мог петь о любви…
ЖЕРМЕН: Если бы я могла петь песни о любви, я бы пела и вспоминала бывших любовников, и чувства облекались бы в слова.
ПИКАССО: Я бы все бросил, если бы мог петь песни о любви. Нет больше холстов и кистей, но только — лунный свет, июньский свет и ты.
ГАСТОН: Летними вечерами я бы стоял на берегу Сены и только бы и делал, что пел, пел и пел.