И все же как медленно тянется время!.. Но вот прозвучал в наушниках шлемофона голос ведущего группы:
— Внимание! Приготовиться к атаке... Приготовиться к атаке!.. Первым отбомбился Степанов, следом освободились от бомб и остальные экипажи. Видел я, как на месте их падения мгновенно вырастали внизу столбы черно-багрового дыма. И совсем неожиданно прозвучал голос ведущего группы:
— Внимание! Правее и левее нас «Мессершмитты».
Вот досада! Самое время повторить заход, ударить по всполошившейся пехоте реактивными снарядами, сбросить на нее из кассет мелкие осколочные, обстрелять из пушек и пулеметов. Снова вывожу самолет из пике и вижу подо мной уцелевший паровоз. Не раздумывая, бросаю самолет на него. Прошил паровоз из пушек. Подо мной грохнуло, над паровозом белое облако пара.
Подняв самолет, крутнул головой. В наушниках голос командира:
— Тринадцатый, тринадцатый, где ты? Где ты? Вернись в строй! В строй, тринадцатый! — уже кричит он.
— Я тринадцатый! Я тринадцатый!. — опять забыв об отсутствии обратной связи, кричу я. — Иду... иду!
Оглянулся. Группы нигде не было. Атака на паровоз заняла секунды, но их хватило на то, чтобы командир увел группу. У меня зашлось сердце, закололо в груди. По-честному, в ту минуту я не знал, где аэродром, не соображал, в какую сторону лететь. Руки произвольно двигают ручками, и самолет все еще кружит над станцией, набирая высоту.
Снова заговорили уцелевшие зенитки. Теперь они все сосредоточили огонь по одинокому, кружившему на одном месте «ИЛу».
Опомнившись, кое-как сориентировался, развернул машину в сторону леса. В нем широкая просека и шоссе, справа речушка. Все это запечатлелось в сознании, когда летел над ними к цели. Знакомые ориентиры прибавили уверенности. Я послал самолет вниз, пошел бреющим над лесом.
Летел так, выжимая до предела газ, минуты полторы. И увидел черневшие на фоне очистившегося от облаков неба самолеты эскадрильи. Штурмовики темными крестиками обозначились на фоне морозной голубизны.
Группу догнал у аэродрома. Благополучно сел. Зарулил на стоянку. Вылез из кабины и плюхнулся на снег, так меня вымотало.
Механик ходил вокруг самолета, что-то бормотал, удивлялся:
— Ты гляди, ни одной пробоины! Или не удалась штурмовка?
— Удалась, — отдышавшись, подмигнул я. — Штурманул как надо.
— Тогда ты, старший сержант, счастливчик. В рубашке родился. Случаются и такие, — заключил механик.
На КП меня ждал разнос. Степанов ходил взад-вперед, заложив руки за спину.
— Ты что же это, лихач, мать твою!.. Ты как же это посмел? Я что говорил, что приказывал!! А ты отсебятину, на третий заход. Кто разрешил? Кто дал право?! Под арест тебя! Под трибунал! Да ты знаешь, что на нас «Мессеры» летели, а ты без приказа?! Ты знаешь?!.
Я стоял ни жив, ни мертв. Сейчас мне было страшнее, чем в моем одиночном полете.
Накричавшись, командир заключил:
— От полетов отстраняю. Снег чистить с солдатами, на волокуше будешь летать!
Потом был разбор вылета. Степанов отошел. А тут еще звонок летнаба из пехотной части: плацдарм для наступления, который расчищала эскадрилья, обеспечен.
— Командир корпуса объявляет благодарность! Спасибо, ребята! — хрипела на весь блиндаж телефонная трубка.
Наверное поэтому Степанов резко переменил тон, докладывая вошедшему командиру полка.
— Как Бегельдинов? — спросил командир.
— Хорошо. Держится уверенно. Паровоз одним заходом подбил.
— Что ж, добро. Полетите еще раз. Не устали?
Я чуть не подпрыгнул от радости. В первый день три боевых вылета! Нет, я положительно родился под счастливой звездой!
Тем временем продолжались жестокие бои за Глухую Горушку. По нескольку раз в день летали штурмовать живую силу и технику врага. Рано утром командир эскадрильи Пошевальников повел группу в составе двенадцати самолетов на уничтожение артиллерийских позиций противника. Подлетаем к линии фронта и попадаем под жестокий зенитный огонь: бьет по крайней мере полдюжины батарей. Начинаем маневрировать.
Ведущий дает команду: «Приготовиться к атаке!»
Включаю механизм бомбосбрасывателя, убираю колпачки от кнопок сбрасывания бомб, реактивных снарядов и от гашеток пушек и пулеметов. Проверяю приборы. Внимательно слежу за действиями ведущего.
Разворачиваемся для атаки, и в этот момент мой самолет сильно подбрасывает, будто кто-то ударил его снизу. Мотор начинает работать с перебоями. Ясно: попадание...
Тем не менее вхожу в атаку.
Мотор работает все хуже и хуже. Выхожу из строя и всеми силами пытаюсь дотянуть до линии фронта, благо, она недалеко. Чувствую, что машина окончательно отказывается слушаться. Но аэродром уже подо мной. Кое-как дотянул, сел — плюхнулся на посадочную и уж не помню как доплелся до КП, что там говорил. Знаю, в душе была тихая радость за эти первые дни, за первые боевые и за мои счастливые посадки.