В данном случае, кочевка была вызвана и другой причиной. Известный на всю Акмолинскую округу бай Галибай, спасая от конфискации скот, поручил моему отцу Тусупбеку и некоторым его близким из рода моего прадеда Бигельды, среди которых была и моя мать Хадия, перегнать его к Алатауским горам. Кочевка была не малой. Только скота бая Галибая в ней шло до пятнадцати тысяч голов, в том числе более тысячи коней.
Мать беременная, до последнего момента ехала верхом на верблюде, как и все женщины в кочевке, — на нем и удобнее и мягче. Только когда подошли роды, ее перенесли в двухколесную арбу, запряженную тем же верблюдом. Тут она и родила под открытым небом будущего летчика-штурмовика. Случилось это на второй или третий день кочевки, еще совсем недалеко от нашего аула, под Акмолой у озера Майбалык.
Как у нас положено, в честь рождения сына кочевка остановилась. Во все концы, в близлежащие аулы от кочевки поскакали гонцы созывать людей. Отец, родичи резали скот, готовили той. А потом, в ходе празднества, собравшиеся аксакалы, после длительной дискуссии, как это и положено, определили мне имя — Талгат.
Все это я передаю по рассказам отца и моих участвовавших в кочевке, присутствовавших при этом событии, однородцев. Однако я совершенно четко представляю себе всю эту историю так, как будто присутствовал в ней уже вполне сознательным. И степь та самая перед моими глазами. Я ее вижу, ощущаю как живую, так она врезалась в память, моя родная Сарыарка, которую я уже взрослым, уже после войны, изъездил в седле на конях, а больше на машинах, вдоль и поперек. Удалось мне побывать и на том самом историческом для меня месте, в каком-то урочище — казахи знают его название — с обильным, бьющем из-под сопки, из-под камней ключом, название которого, насколько мне не изменяет память, Акбулак.
Урочище замечательное, как будто бы мать выбрала его в кочевке, глядя вокруг с высокого верблюда, специально для своего торжественного действа. Впервые я поднялся на эту сопку рано утром. Мы с нашей машиной, заночевали под ней у ручья Акбулак.
Больше полусотни лет прошло, пролетело с того момента, как здесь, у подножья сопки, у самого клокочущего между камней ключа, стояла та самая кочевка и двухколесная арба, в которой я и появился на свет. Следов стана той отцовской кочевки, конечно, не осталось, все здесь стало другим, другие выросли травы, кустарники, даже камни за это время изменились. Дожди, морозы, ветры источили, измельчили их. А вот сама степь, она осталась, наверно, той же, на какую с высоты верблюжьих горбов смотрела мать. Только едва ли она тогда смотрела, занятая другим, — готовилась рожать, предоставив смотреть, наслаждаться красотой моей родной степи мне, ее сыну.
А степь отсюда, с вершины сопки в то раннее золотистое утро, разбегалась, растекалась волнистым ковыльным морем во все стороны, окаймляясь тоже позолоченными, пока еще не слепящими лучами утреннего солнца. Они, нежно обтекая, ласкали пологие подъемы и спуски всхолмленного простора и, словно ощущая их прикосновение, ковыльное море чуть колыхалось, перекатываясь мелкими кудрявыми волнами.
По косогорам сопок, в просматривающихся низинках темные, почти неподвижные пятна пасущихся табунов коней, коров и совсем белые крапинки неизменно взбирающихся наверх овец. Да, наверно, именно так все здесь выглядело и тогда, в день моего рождения.
Потом все пошло кувырком, не так, как задумали бай Галибай и мои родичи аргынцы. Скот уже под Пишпеком у нас отобрали — конфисковали, оставив буквально ни с чем. Спасибо тогдашнему Пишпекскому красному комиссару Фрунзе, выдавшему отцу справку, гласившую: «Я, командующий округом, принял 13000 голов овец, 560 голов коней и крупного рогатого скота от пастухов Якубека и Тусупбека Бегельдиновых, захваченных ими у бая Гали-бая». И подпись — «Комендант М. В. Фрунзе».
С этой справкой или без нее — она уже была не нужна — я и пришел к своей заветной цели.
Я так шел, карабкался к ней. Пожалуй, я даже и не знаю, когда цель эта зародилась. Сколько помню себя, я почему-то всегда мечтал о самолетах. Еще там, в той татарской школе, в городе Фрунзе, в которую меня отвел отец. Собственно, это был уже не родной отец, отчим. Родного отца, тем более матери — она умерла раньше отца, — у меня не было, наверное, уже с пяти-шести лет. Дело в том что там, в Пишпеке, мой родной отец Тусупбек «подарил» меня своему младшему брату Якубеку. Ничего особенного в этом не было: у нас, казахов, это обычно — брат делится с братом не только своим скотом, другой собственностью, но, в случае необходимости, и детьми, если брат просит. Младший брат просил, уговаривал отца отдать ему меня, мотивируя это тем, что у отца я — четвертый, а он не имеет ни одного, бездетный. Тем более, что содержать такую большую семью в городе отцу было трудно, просто не под силу. Заработок был мизерный. В то время он занимался кожами, скупал их, что-то с ними делал и продавал. В общем, отец согласился с доводами брата и отдал своего сына.