К падавшему куда-то на артиллерийские позиции самолету бежали наши солдаты.
Победа моя явная: отогнал или сбил немца. Но все это я сделал опять же без разрешения комэска, своего ведущего. Снова оторвался от строя и остался один. Это после строжайшего предупреждения Митрофанова. Тем более, что он предупреждал нашего ведущего — «Бой фашистских истребителей не принимать — это дело «ЯКов». Заставят меня снег с летной полосы убирать, разбитый танк в лесу чурками бомбить.
Развернув самолет в сторону аэродрома, я только тут почувствовал, что мотор барахлит. Самолет почти не слушается, приборы показывали утечку масла и воды. Был явно подбит или пробит водомаслорадиатор.
Управлял машиной с огромным трудом, кое-как дотянул до аэродрома, плюхнулся «закозлив».
Летчики вытащили меня из кабины, окружили, спрашивали, как чего. Сообщили о потерях. Из девяти самолетов на аэродром вернулось шесть. Помолчали, отдавая дань памяти невернувшимся. Потом опять заговорили. Удивлялись, каким образом остался жив. Осмотрев машину, удивился и механик — как я на ней дотянул? Сказал восхищенно:
— Ну и мастер! Вот тебе и тринадцатый!
Отдышавшись, я стал докладывать командиру полка о произведенной штурмовке, о гибели товарищей.
Прибежал посыльный, прочитал радиограмму из штаба наземной армии: «Пехота и артиллеристы горячо благодарят за оказанную помощь».
— Ты-то как? — Почему отстал, задержался? — спросил он меня. Я мялся, не знал, что ответить. Сказать правду, что ввязался в воздушный бой, не решался: что-то бормотал насчет «Мессеров», от которых уходил в сторону. Умолк.
Молчали и летчики, горевали о сбитых друзьях, клялись отомстить. Снова осматривали мой самолет, удивлялись, как я мог дотянуть, посадить машину при таких повреждениях.
— Молодец! — похвалил Пошевальников, — настоящим летчиком становишься!
Похвала не тронула, не дошла до моего сознания. На уме одно — гибель на моих глазах товарищей. Это было страшно, не укладывалось в голове.
Летчики, видя мою растерянность, сами переживая, успокаивали:
— Что делать, Толя? — так они теперь называли меня. — Мы на войне, а тут главное дело — убивать. Мы убиваем, нас убивают. Ничего, привыкнешь. После первых штурмовок каждый из нас, как ты, переживал. Притерпишься.
Я кивал головой, соглашался. Еле передвигая ноги, добрел до дома, упал на печурку, лицом вниз.
Утром появился посыльный. Вызывали меня к командиру полка.
Я понял — разнос. Придумывал какие-то оправдания насчет второй задержки при полете и этом самом бое.
Митрофанов встал из-за стола, пытливо глянул на меня и прибавил опасений.
— Что-то ты, Бегельдинов, наделал... Из дивизии звонили, вызывают тебя, лично. Сам комдив, Герой Советского Союза товарищ Каманин. Приказано явиться немедленно! — поднял он палец.
— Зачем? Что им? — Чтобы хоть что-то сказать, буркнул я, хотя отлично знал, был уверен — вызывают для ответа за самовольство.
— Зачем понадобился, не знаю, — развел руками Митрофанов.
— Про вылет девятки, штурмовку доложил, о потерях тяжелых — тоже. Ты за них не в ответе. Тут уж мне выволочка. Потерял людей, значит, плохо готовил. Да чего гадать, пойдешь, узнаешь, может, отличился чем? — И проводил.
В штабе меня ждали. Адъютант провел без доклада. За столом сам комдив, прославленный Герой, полковник Каманин. О нем мы все наслышаны, читали о его с товарищами летчиками подвиге по спасению челюскинцев, и в полку о нем говорили хорошо, хвалили как летчика, командира и человека. Правда, тогда, в тот момент, я об этом не думал, ждал разноса.
Но полковник не закричал, не заругался. Он вышел из-за стола и, к моему удивлению, протянул руку. Я заспешил, пожал ее.
— Та-а-к, значит, ты и есть тот самый старший сержант Бегельдинов Талгат, из Казахстана, — то ли спросил, то ли констатировал он. Повернулся. Я только тут заметил сидевших у стены капитана и человека в штатском. — Это он и есть, герой тот самый, о котором спрашивали. И ко мне. — Это военкоры из нашей дивизионки и из местной газеты. — Он назвал ее, но я не расслышал. — Пришли написать о тебе, о подвиге твоем. Рассказывай, как это ты его, «Мессера»-то, сбил? Это же надо! За всю войну не было такого, чтобы штурмовик «ИЛ» в воздушном бою, один на один с «Мессером», сбил его! Это же надо! — воскликнул он. — Ну молодец, ну летчик!
У меня будто гора с плеч свалилась. Я расслабился и только тут разглядел комдива. Он был невысокий, довольно плотный, но подтянутый и просто красивый. Благородное лицо, гладкая прическа и глаза чуть смеющиеся, а вообще, добрые и умные.