Мой механик на месте. Обмахнув ветошью замасленные руки, он вытянулся и доложил:
— Товарищ сержант, самолет к вылету готов. Механик самолета старшина Ржаной.
Как я уже знал, перед рядовыми полетами Степаныч не вытягивался, докладывал тягуче и вяло. Коль такая официальная торжественность — полет предстоит серьезный. Механики узнавали об этом быстрее нас, летчиков. У них действовал какой-то свой телеграф-осведомитель.
Окидываю взглядом самолет. Убеждаюсь — струбцины-крепления с рулей сняты, все в норме. Подхожу к механику. Он ждет с парашютом в руках. Медленно напяливаю ремни, а мысленно уже в полете, над целью, в пламени боя. И сердце, наверное, как у всех летчиков перед боевым вылетом, вроде сжимается. Это — не страх, страх подавлен уже давно, еще в училище, да и здесь, на фронте, но ведь летчики тоже люди, и в них, как во всех людях, как во всем живом мире, заложено жесткое и великое чувство самосохранения, то самое, которое старается как можно бережнее вести нас по жизни, — чуть ли не с самого рождения. А ведь я лечу не на прогулку, а в яростную схватку с вооруженным, как и я, врагом, снаряженным для разрушения и убийства, исходом которой должна быть и будет его или моя гибель. Третьего в ней, в этой схватке, не дано и быть не может. И я, как все летчики эскадрильи, думаю... Нет, не думаю, это лишь гнездится где-то в глубине моей души, в самом сердце, заставляя его трепетать. По телу пробегает зябкая дрожь. Но в памяти возникает наставление моей бабушки: «Балам, когда перед тобой возникнет опасность — может, приблудная собака, гром загремит, молнии засверкают или еще что, ты не пугайся, поминай Аллаха и прочитай коротенькую молитву-обращение к нему. — Она говорит ее, молитву, особым, нараспев, голосом. — И беда обойдет тебя стороной, внучек...»
Я хорошо помню ее, эту спасительную молитву-заклинание и, пока Степаныч крепит последние застежки парашюта, тихо, про себя, шепчу ее слова. И сразу отлегло от сердца, я обретаю спокойствие и уверенность в себе.
Парашют на мне. Благодарю механика и забираюсь в кабину. Завожу, опробываю мотор, затем вывожу самолет на старт. Получаю разрешение.
В небо, разбрасывая искры, взлетает зеленая ракета.
Механик выбивает колодки из-под колес.
— От винта! — командую я.
— Есть от винта! — выкрикивает он и отходит в сторону.
Я вывожу самолет к стартовой черте. Докладываю о готовности, получаю разрешение на взлет, даю газ, взлетаю и занимаю место в боевом порядке, за ведущим комэском Пошевальниковым. Слева — звено старшего лейтенанта Горбачева, справа — старшего лейтенанта Чернышева.
Летим четким ромбом. Под нами лес, покрытый недавно выпавшим, еще не успевшим потемнеть, снегом, рассеченный четкими линиями просек. Высота — полторы тысячи метров. До станции полсотни километров — десять минут полета. Я уверен — сейчас, тут же, появятся «Мессеры». И точно, они — четыре фашиста выныривают из облаков, за ними — еще четыре.
В наушниках — чуть осевший, но как всегда, спокойный голос Пошевальникова:
— Снять предохранители! Он атакует с пикирования.
Я, четко выполняя команду, тоже бросил самолет вниз, к земле, наводя на вытянувшийся на рельсах состав. Вокруг продолжают рваться снаряды зениток.
Груженные чем-то, может быть, ящиками, укрытые брезентом платформы, крыши вагонов прошивают трассирующие пулеметные строчки — пушечные снаряды, которыми их поливают «ИЛы».
Все так же четко соблюдая свое местоположение, определенное в ромбе, я прошил вагоны из своих двух пулеметов из обеих пушек, но вот сбросить две бомбы из-под крыльев не успел, замешкался.
Оба состава горели. Платформы, вагоны окутались дымом. Так что поставленную командованием задачу эскадрилья выполнила, можно было возвращаться.
Я поднял машину над облаками. Высоко в небе над нами по-прежнему кружили вражеские и наши истребители, продолжали бой.
«ИЛы» после атаки подтягивались к строю. Следовало занять свое место и мне. Я глянул вниз. Там горели разбитые, развороченные составы. Но вдруг из пламени и дыма вырвался паровоз с двумя большими, какими-то зелено-желтыми вагонами-пульманами. «Спасают, увозят, гады! — мелькнула мысль. — Что-то важное, ценное спасают!»
И уже не думая, не рассчитывая, я рванул ручку управления, бросил самолет в пике, на уходивший подо мной паровоз. Большой палец правой руки плотно лежал на кнопке пуска реактивных снарядов, изготовился, чтобы выпустить их.