«ИЛ» уже почти проскочил слой облаков. И... меня будто кольнуло в спину... Откинув голову, глянул через плечо и засек устремленный на меня, в падении, точно на меня вражеский истребитель. Черно-белые кресты на фюзеляже и плоскостях отпечатались в глазах. Кресты росли, увеличивались.
Грузный «немец» падал совсем не так, как мой «ИЛ» в строгом, четком пике, он вращался вокруг своей оси, мотор не работал, за машиной тянулся темный дымный шлейф. «Мессер» был подбит нашими и на значительной высоте, потому скорость его падения была значительно выше моей. Она нарастала на глазах. Темная, уже закрывавшая небо, туша падала, наваливалась, догоняя мой, тоже устремленный к земле, самолет. Это, наверное, небывалое в истории авиации, походило на дикий вымысел, собачий бред. «ИЛ» в пике штурмует наземную цель, а на него с неба валится подбитая вражеская машина?!
Все это заняло секунды. В голове скачущие мысли, ищущие выход, спасение. Были еще мгновения, можно успеть вывести «ИЛ» из пике, ускользнув из-под падающего «Мессера», но я знал: при этом, при выходе из пике «ИЛ» должен на одно мгновение, на тысячную долю секунды промедлить и как бы замереть, этого и будет достаточно, чтобы нагоняющий, падающий «Мессер» врезался в него.
Фашист настиг меня метрах в ста от земли и... пролетел мимо, не коснувшись «ИЛа». За разбитым стеклом его кабины мелькнуло белое, окровавленное лицо летчика с открытыми мертвыми глазами.
... И вся картина выпала из памяти — подо мной цель. Придавив гашетку пушек я придавил кнопку пуска РС, сбросил бомбы, одновременно рванул на себя ручку управления, выводя машину из пике.
Внизу подо мной что-то оглушительно грохнуло. Нет, это не был взрыв только моих бомб, видно, вместе с упавшим на паровоз и вагоны фашистским самолетом, взорвались сами вагоны, то, что в них было. Яростное пламя, жгучий поток раскаленного воздуха рванулись в небо, качнули, подбросили «ИЛ», но мотор работал четко, без перебоев.
Внизу на земле, творилось невероятное: развороченный паровоз, наверное, завалившийся на бок, был окутан густым паром, объятые пламенем, скомканные взрывом куски железа — все, что осталось от вагонов — валялись в стороне от насыпи.
Разглядывать все это не было времени. Подняв самолет, я осмотрелся. И тут действительно испугался. Сердце замерло. В голове одна мысль: «Опять отстал, опять из строя выбился. И будет мне, достанется!»
Эскадрилья уходила на бреющем. Последние машины скрывались за горизонтом. Я выжал из мотора предельную скорость...
Сел на аэродром с небольшим запозданием. Поставил машину, осмотрел ее.
— Так она же, вроде, обгорелая, — удивленно глянул на меня механик. — Или у черта в пекле побывал?!
— Побывал, побывал, — кивнул я.
Ко мне, явно ко мне — остальные летчики были уже на КП — шел Пошевальников.
Я было подскочил с рапортом, он махнул рукой.
— Не надо. Все, все твои фокусы видел сам, видел. Дисциплину полета с ведущим, в строю опять не признаешь. «Летаю сам, индивидуально, как хочу. На приказ чихать...»
— Товарищ командир эскадрильи, разрешите...
— Не разрешаю! Все видел. Объяснений не требуется. Наказать тебя нужно. От боевых полетов отстранить. Вон, — махнул он в сторону аэродрома, — по кругу, над лесочком, над болотцем. И каждый кружок, под команду с земли. Чтобы к дисциплине приучить, к дисциплине!..
— Я готов, товарищ командир, — шагнул к нему я... Он поднял руку:
— Сам командир дивизии Герой Советского Союза, генерал Каманин отменил наказание. Он же, было бы тебе известно, с нами лично летал, рядом с тобой, в звене Горбачева. С тобою рядом, рядовым летчиком, ведомым летел и, заметь, — поднял он палец, — ни разу из строя не вышел, свое место держал, ведущему подчинялся... Герой! А ты?! А-а, — махнул он рукой, помолчал и заключил, вдруг подобрев. — Не велел генерал наказывать, не велел. Он тоже видел пике твое сумасшедшее, во взрыв, в пламя, из-под «Мессера». — Помолчал и усмехнулся довольно. — Понравилось ему как летаешь, с пике штурмовку как провел, от «Мессера» увернувшись. Решения правильные в критический момент принимаешь. Молодец! Молодец! Большой молодец! Всю станцию разворотил, вагоны с паровозом подорвал! Красиво все сделал. Генерал так и сказал: «Блестящее боевое пике выполнил Бегельдинов твой. В учебник его занести бы, бессмертное пике!»
На том наш разговор и закончился.
Из сказанного генералом следовало: пике, совершенное мною и самолетом, рушившимся бок о бок, чуть не в обнимку с напичканным боеприпасом, но уже мертвым вражеским истребителем, так же стремившимся в грохочущий хаос взрывов — и если мы с «ИЛом», пройдя через все это остались целыми, значит пике наше можно по праву назвать «бессмертным». Вот почему я и вынес эти слова в название книги, учитывая, что такие сложные пике совершал чуть ни каждый опытный штурмовик в боевых вылетах.