Уже в Германии незадолго до окончания войны Шут обнаружил неподалеку от аэродрома склад посуды. Он отыскал лошадь с телегой, нагрузил полный воз тарелок и торжественно подъехал к столовой. Получайте, мол, авансом. Смеялись мы, конечно, от души.
А вот случай, когда «амулет» спас жизнь летчика и стрелка.
В нашем соединении был летчик-штурмовик Николай Опрышко. На земле он не расставался с гитарой и обязательно брал ее с собой в полеты. Однажды самолет Опрышко получил повреждение и совершил вынужденную посадку на территории врага. Летчик и стрелок стали пробираться к своим. К ночи они подошли к берегу реки, за которой находились наши войска. Гитару Николай нес с собой.
Едва экипаж начал спускаться к берегу, как стрелок в темноте разглядел немецкий патруль. Два солдата с автоматами двигались прямо на них. Что делать? Стрелять? Нельзя. Кругом враги, и выстрелы взбудоражат их. И лежать нельзя — сейчас наскочат и убьют.
Когда немцы подошли совсем близко, были уже в нескольких шагах, Опрышко вдруг всеми пятью пальцами ударил по струнам. В абсолютной тишине этот аккорд был подобен артиллерийскому залпу. Немцы кинулись в разные стороны. А летчик и стрелок кубарем скатились к реке и поплыли. Когда враги опомнились, пришли в себя, было уже поздно — попробуй попади из автоматов по двум плывущим в темноте.
Гитару все же пришлось бросить. Об этом страшно горевал Опрышко. Но вскоре обзавелся новой и не расставался с ней.
Или еще одно увлечение — усы. Были вначале и бороды, но их органически не переваривал наш начальник штаба полка Евгений Иванов, приказывал сбривать. С усами же он ничего поделать не мог. И мне припоминается забавный случай, связанный с усами.
Один наш работник штаба, имея преклонный возраст, носил солидные особенные усы. Гордился он ими чрезмерно. И действительно, усы у него были на зависть всему полку — густые, черные, всегда немного закрученные вверх.
Однажды он в чем-то проштрафился перед начальником штаба. То ли карты не подготовил, то ли донесение переврал — не знаю. Я случайно оказался в штабе, когда там уже бушевал ураган.
— За такие вещи в военное время знаешь, что положено? — шумел Иванов.
— Так точно, — отвечал перепуганный владелец усов.
— Расстрелять тебя мало!
— Так точно.
— Что зарядил свои «так точно», как попугай?
— Прошу извинения... виноват.
— Я тебе покажу кузькину мать!..
Начштаба выскочил в другую комнату и через секунду вернулся с ножницами. Чик! От усов осталась ровно одна половина.
— Кругом марш! — скомандовал Иванов.
Горю штабиста не было предела. Этакая красота пропала!
— Ничего, — утешали мы его, — до конца войны отрастут. Он лишь досадливо махал рукой.
В тылу врага
Мы вылетали на штурмовку по несколько раз в день. Командир полка Митрофанов вызвал командиров эскадрилий, сообщил:
— Есть приказ командования нанести удар по вражескому аэродрому в районе Харькова. Командир истребителей извещен. Вылетаем немедленно. Об этом задании сообщил нам, летчикам, комэск Пошевальников.
На задание вылетел полк почти в полном составе. Прикрывали его около трех десятков истребителей.
Как это получилось, никто не понял, но немцы, несмотря на все предосторожности, прозевали подход «ИЛов». Во всяком случае, истребителей в небе на этот момент не оказалось, зенитки открыли огонь с опозданием и поплатились. Их тут же накрыли сброшенные штурмовиками бомбы и пушечные снаряды.
Я следом за комэском вел звено на стоявшие на краю аэродрома вражеские самолеты, «Мессеры» и «Фокке-Вульфы». Штурмовики звена снизились, прошлись над ними. Между самолетов метались летчики, заводили моторы, некоторые выруливали, пытались взлететь. Я бросил самолет в пике, выжал гашетки, прошил самолеты снарядами из пушек, ударил эресами. Мой ведомый, Коптев, поджег «Мессера» уже на взлете. Штурмовали, сбрасывали бомбы, корежа, пятная воронками взлетные полосы.
Расправившись с истребителями, штурмовики обрушились на выстроенные в ряд «Юнкерсы». Восьмидесятикилограммовые бомбы, снаряды, эресы прошивали, разворачивали, рвали на куски распростертые, беспомощные на земле, тяжелые машины. Дымными кострами занимались, пылали залитые горючим искореженные и целые бомбардировщики.
Вскоре после этого генерал Рязанов перед строем вручил мне, как он сказал — «двадцатилетнему комсомольцу», орден «Красного Знамени».