– Ты хочешь сказать – осложнения? – спросил я, желая придать беседе более осмысленный характер.
– Я сказала именно то, что подразумеваю, – сухо ответила Урсула. – Может быть, перестанешь меня поправлять? Эти вечные попытки поправлять меня всегда были одной из твоих худших черт. Это ужасно неприятно, дорогой.
– Извини, – произнес я покаянно. – Валяй, рассказывай, кто там, на высоком уровне кого ослизывает.
– Ну вот. – Она понизила голос так, что ее слова с трудом доходили до меня сквозь окружающий нас гомон. – Тут замешан герцог Толпаддльский. Я потому и приехала в Венецию, что Реджи и Марджери, да и Перри тоже доверяют только мне, и как герцог, разумеется, он просто душка, который страшно страдает от этого скандала, и когда я сказала, что приеду, они, конечно, сразу ухватились за эту возможность. Но ты не должен никому ни слова говорить об этом, дорогой, обещаешь?
– О чем я не должен говорить ни слова? – озадаченно справился я, давая жестом понять официанту, чтобы принес еще выпить.
– Но я ведь только что тебе сказала, – нетерпеливо произнесла Урсула. – О Реджи и Марджери. И Перри. И о герцоге, разумеется.
Я сделал глубокий вдох.
– Но я не знаю этих Реджи, Марджери и Перри. И герцога тоже.
– Не знаешь? – удивилась Урсула.
И я вспомнил, как ее всегда удивляло, что я не знаю никого из широкого скучного круга ее знакомых.
– Нет. А потому, сама понимаешь, я затрудняюсь понять, в чем дело. Могу только представить себе самые разные варианты – то ли все они заболели проказой, то ли герцога поймали на незаконном производстве спиртного.
– Что за глупости ты говоришь, дорогой, – возмутилась Урсула. – У него в роду нет алкоголиков.
Я снова вздохнул.
– Послушай, может быть, ты просто расскажешь, кто из них кому что сделал, учитывая, что я никого из них не знаю и, по правде говоря, предпочел бы не знать.
– Хорошо, – согласилась Урсула. – Перегрин – единственный сын герцога. Ему только что исполнилось восемнадцать, и он славный парень, несмотря на это.
– Несмотря на что? – растерянно спросил я.
– Несмотря на совершеннолетие, – последовал нетерпеливый и не очень вразумительный ответ.
Я решил не трогать очередную загадку.
– Продолжай, – сказал я, надеясь, что дальше все прояснится.
– Так вот, Перри учился в колледже Сент-Джонс... ну, ты знаешь, это жутко шикарная школа, про нее еще говорят, что она лучше Итона Харроу.
– Десять тысяч фунтов за триместр, не считая питание? Как же, слышал.
– Дорогой, туда принимают детей только самых видных родителей, – продолжала Урсула. – Это такое же изысканное заведение, как... как... как...
– Как универмаг "Харродз"?
– Что-то в этом роде, – неуверенно согласилась Урсула.
– Итак, Перри учился в колледже Сент-Джонс, – напомнил я.
– Ну да, и директор не мог на него нахвалиться. И тут вдруг гром среди ясного неба. – Она перешла на выразительный шепот.
– Гром? Что за гром?
– Среди ясного неба, милый, – нетерпеливо пояснила Урсула. – Ты отлично знаешь, и вообще, не прерывай меня, дорогой, дай досказать.
– Я только этого и жду. Пока что я услышал только про какого-то герцогского сынка, про гром и даже не понял толком, при чем тут небо.
– Так помолчи и послушай, я все объясню. Ты совсем не даешь мне говорить.
Я вздохнул.
– Хорошо. Молчу.
– Спасибо, милый. – Она сжала мою руку. – Так вот, значит. До этого грома Перри отлично успевал. Тут в его школу явились Реджи и Марджери. Реджи взяли на должность учителя рисования, он ведь здорово пишет маслом, и гравирует, и все такое прочее, хотя, на мой вкус, он несколько эксцентричен, я даже удивилась, честное слово, что его взяли в такое изысканное заведение, где не очень-то жалуют эксцентриков, сам понимаешь.
– Почему он эксцентрик?
– Ну, скажи сам, милый, разве это не эксцентрично – повесить над камином в гостиной портрет собственной жены в обнаженном виде? Я говорила ему – если уж непременно захотелось вешать ее на стену, лучше повесил бы в ванной, на что он ответил, что сперва подумывал украсить этой картиной комнату для гостей. Как иначе назвать его после этого, милый, если не эксцентриком?
Я не стал говорить ей, что заочно проникся симпатией к Реджи.
– Значит, роль грома исполнил Реджи?
– Да нет же, милый, громом была Марджери. Перри, как только увидел ее, сразу безумно влюбился, она ведь и впрямь хороша собой. Если тебе по вкусу женщины из Полинезии, которых рисовал Шопен.
– Может быть, Гоген?
– Возможно, – неуверенно отозвалась Урсула. – Во всяком случае, она очень мила, разве что малость глуповата. С Перри она повела себя очень глупо, стала его поощрять. И тут ударил еще один гром.
– Еще один гром? – Мужайся, велел я себе.
– Ну да. Эта дурочка, в свою очередь, влюбилась в Перри, а ты ведь знаешь, она ему почти в матери годится, и у нее есть ребенок. Ну, может, в матери и не годится, но ему-то всего восемнадцать, а ей уж точно тридцать, хоть она все время твердит, что двадцать шесть, но все равно, совсем неприличная история вышла. Естественно, Реджи совсем захандрил.
– У него был простой способ решить проблему – подарил бы Перри портрет Марджери, – предложил я.
Урсула укоризненно посмотрела на меня.
– В этом нет ничего смешного, милый, – строго заметила она. – Поверь мне, мы все были в полном смятении.
Я представил себе, какое это должно быть увлекательное зрелище – некий герцог в полном смятении, однако не стал развивать эту тему, а только спросил:
– Ну и что было дальше?
– Так вот, Реджи прижал к стене Марджери, и она призналась, что влюблена в Перри и у них был роман за гимнастическим залом – лучшего места не выбрали! Естественно, Реджи жутко возмутился и наставил ей синяк под глазом, чего, сказала я ему, вовсе не следовало делать. Потом он стал разыскивать Перри, чтобы, полагаю, и ему наставить синяк, но, к счастью, Перри уехал домой на уик-энд, так что Реджи его не нашел, и слава Богу, потому что Перри, бедняга, довольно щуплый, тогда как Реджи здоров как бык и жутко вспыльчив.