На перроне стояли дети и подсвечивали наши ноги снизу голубыми фонариками. Он тотчас взял меня под руку и, забыв про чемоданы, потянул за собой вдоль перрона вниз, к набережной. Позади в темноте хихикали дети. Я тоже начала тихонько посмеиваться, но он предостерегающе положил руку мне на бедро. Лавочки на набережной были пусты. Ни одной собаки вокруг. Вдалеке на фоне неба виднелась черная полоска моря.
На ходу он провел рукой по моему телу, от бедра к шее. Наконец мы опустились на лавочку, и тогда он попытался с силой запрокинуть мне голову назад и выгнуть мне шею под небесный свод. Тут я уже не могла удержаться от смеха, так что он ничего не получил, ни шеи, ни губ, ни мыслей, потому что внизу не может быть того, чего нет наверху.
ЖИЗНЬ И ИСКУССТВО
Плохо выбритые поклонники каждый вечер парами выстраиваются на углах перед музеем. На них неглаженые брюки и не подходящие по цвету рубашки; они ждут, когда я закончу работу, чтобы начать с ними новую жизнь. Но я не погружаюсь в созерцание их лиц. Пусть себе свистят и машут руками, счастья у меня нет, и мне его не надо. На моих плечах лежит надежда всей семьи, которая выполняет свою работу, а потом всегда вешает ключ на один и тот же крючок. Я не покину свой пост.
Кстати, это неправда, что за столом я не пользуюсь ножом и вилкой, как неправда и то, что я не причесываюсь к обеду. С покрытой головой в столовых тоже никто не ест. А что до рук, то здесь за этим следят очень строго. Руки должны находиться не под столом, а рядом с тарелкой. Во время еды никто не разговаривает и не поет. Есть положено быстро и бесшумно, ножами по тарелкам не стучать. Правда, мне случалось утирать салфеткой пот со лба, а не только промокать ею уголки рта. В столовых жарко, ведь окна всегда закрыты, а форму снимать не положено.
Но восхождению ничто не может помешать. Я знаю, что однажды — твердой походкой, пуговицы блестят — ступлю на самый верхний этаж, чтобы с этой минуты и до конца своей жизни охранять прекрасный облик дочери мельника, которая сидит в дорогой раме на деревянной скамеечке и неустанно прядет из соломы золотую нить. Пока что я ее не видела, но вижу, как горят желанием глаза посетителей, когда они спешат мимо меня вверх по лестницам, чтобы в изнеможении опуститься на колени перед портретом дочери мельника, вижу, как сияют их лица, когда они возвращаются обратно, держась за перила так, словно вот-вот упадут.
Попав туда, я уже никогда не покину это место. В великой толчее почитания буду следить, чтобы никто ненароком не задел прекрасную дочь мельника. Буду помогать посетителям подняться, если от долгого стояния на коленях у них затекут ноги. Не исключено, что своим платком я буду утирать им пот со лба. Но окна останутся закрыты, потому что дочь мельника легко одета.
По ночам я не сплю. Не спускаю глаз с двери. Однажды — я знаю — поклонники будут поджидать на углах перед музеем уже с раннего утра. Они станут сильнее махать руками и свистеть громче обычного, потому что в дверях, насупившись, с карманами, полными муки, будет стоять мельник — он придет забрать дочь, которая уже так давно сидит на скамеечке мастера и прядет. А так как мастер не захочет отдать ему дочь, мельник запустит руки глубоко в карманы и сыпанет мастеру в кисти и глаза муку, после чего мастер проклянет мельника, чтобы не было ему радости ни в чем — ни в дочери, ни в мельнице, ни в муке, из которой вместо хлеба станут рождаться черви. И тогда мельник разразится таким громким смехом, что в столовых зазвенят стекла и запрыгают ножи на тарелках, и побежит вниз по лестнице, левой рукой держа за руку дочь, а правой — скамейку. За ним, оставляя следы в просыпанной муке, побегут перепуганные посетители.
Я еще держу в руках нож и вилку, но у меня со лба ручьями течет пот, а тем временем за окном дочь мельника так, будто ничто не тяготит ее плечи, падает в широко распахнутые объятья поклонников и навсегда погружается в созерцание их лиц.
НА ОЗЕРЕ
Какое все-таки тихое в наших краях лето, удовлетворенно сказал кузнец, сидя на задней террасе дома, и погладил Луизу чуть пониже правого колена — именно там, где ей больше всего нравилось. Она звонко засмеялась, потом опять умолкла, неотрывно глядя на темное озеро. Когда-то здесь была долина боли и печали, бесплодная земля — пока однажды не пришел кузнец. Он расхохотался, в щепки изрубил старую табличку у ворот, щепки зашвырнул в кусты, достал из кармана маленький серебряный колокольчик, память о родных краях, и позвонил в него, известив о начале новой эры. За один день он выкосил перед домом луг, заросший высоким бурьяном, срубил топором два-три дерева, вскопал грядки и починил хлев, а пока чинил, балагурил с оголодавшими животными. Потом он улегся на крыше и напился, но с крыши не упал.