Тут соседи не выдержали ожидания под лестницей. Они кинулись вверх по ступенькам, толпой вломились в дверь, сбив по пути книгоношу, упавшего с деревянным стуком, пронеслись мимо шофера, который, исполняя свой долг в углу у двери, не выпил ни капли. Они тянули руки к книгам о зайце-русаке, высунув языки, принялись гоняться за зайцем, дергали его за длинные мягкие уши и покрытые мехом плечи, пытались схватить золоченый лавровый лист, дрожавший от счастья и страха на лацкане мундира. Папины глаза сделались такими прозрачными, что можно было заглянуть в самую глубину его сердца, которое было небрежно пришпилено к опушке маминого платья и болталось на ней, когда мама, покачивая тяжелыми бедрами, вышла на середину комнаты, чтобы пожать руку правительственному советнику, который беспрестанно облизывал губы.
Соседи неистово зааплодировали. Теперь они образовали коридор, как на свадебных фотографиях, когда молодожены выходят из церкви. Так они стояли и вопили, а потом помчались вслед за мамой и правительственным советником вниз по лестнице и от восторга бросали в них чашки и тарелки, словно на свадьбе, пока мама, наконец, не уселась в машину правительственного советника. Машина тронулась. Соседи изо всех сил размахивали руками и ногами, пока автомобиль не исчез в облаке пыли за углом.
Из пыли поднялся книгоноша. Мы поддерживали его под руки, когда он тащил папу вниз по ступенькам и грузил на тележку. Мы стояли в дверях и махали им вслед, пока тележка не скрылась из виду.
ТРАПЕЗНАЯ
Вот уже три дня я слышу в обеденном зале голос, читающий молитвы, хотя стюард заверил, что на борту нет представителей религиозных организаций. Но стоит мне занять обычное место, как из угла справа за спиной доносятся невнятные фразы, которые кажутся мне знакомыми. У меня тут же возникает желание вторить им, но я лишь шевелю губами и не поднимаю головы, потому что не хочу привлекать внимание попутчиков.
Мы слишком хорошо знаем друг друга. Даже самым состоятельным из нас нелегко каждое утро появляться в новом наряде. Похоже, однако, молитва доносится только до моего слуха. Остальные пассажиры беззаботно продолжают разговоры, нехотя ковыряясь в своих тарелках. Меню вызывает всеобщее недовольство, отчего все трапезы проходят исключительно за разговорами о еде.
Вчера я доверилась стюарду. Он единственный достойный доверия человек на борту. Корабельного врача я избегаю, хотя уже в самом начале путешествия он представил нам наилучшие рекомендации. Это красивый статный мужчина. Не только женщины выстраиваются в очередь перед его кабинетом, когда он проводит свой еженедельный прием. Приступы мигрени и лихорадки посреди ночи не редкость. Стюард, напротив, держится незаметно. Он невысокого роста, с малопривлекательным лицом, всю свою внутреннюю силу вкладывает во взгляд, перед которым никто не может устоять. Я посмотрела ему в глаза и поняла, что он говорит правду. Но все ли знает стюард? Голоса в обеденном зале говорят не на языках человеческих.
Я впала в глубокую задумчивость, которую не развеивают даже мои ежедневные прогулки по палубе и вид красивых тел юных матросов. Я давно уже оставила надежду привлечь к себе взгляды матросов, они глаз не поднимают, когда я прохожу мимо. С первого дня они не обращали на меня внимания, хотя погода тогда еще была благоприятной. В легком летнем платье я стояла, прислонясь к поручням, и пыталась придать своей шее соблазнительный изгиб, для чего слегка откидывала голову назад, будто позировала для фотографии на фоне закатного солнца. Никогда я не отважилась бы посещать матросские койки, как это делает моя соседка по столу, женщина в расцвете лет, которая платит матросам за услуги и в первый же день просветила меня насчет действующих тарифов. К корабельному врачу она полностью равнодушна, мужская рука должна быть грубой формы, сказала она, пока подавали десерт. С тех пор тема, к счастью, иссякла.
Я не променяю свое место в обеденном зале ни на какое другое. Напротив меня сидит слепой юноша с неброской внешностью и изысканными манерами. С ярко выраженным чувством справедливости он поглощает свою пищу. Прислуживающих официантов благодарит улыбкой, которая делает его лицо открытым; официанты краснеют до ушей. Не краснейте, говорит он, я совершенно серьезно. Он обращает свои белые глазные яблоки к окну и складывает салфетку, прежде чем встать и попрощаться с нами легким кивком головы.