- Не бери в рот! - казалось, что папа затылком следит за его действиями.
Мама сочла нужным вмешаться:
- Ну, ты уж прямо тормозишь его, будто тут радиация!
- Радиация! -фыркнул отец. - Когда радиация - поздно будет.
С чьего-то двора пахнуло гнилой рыбой.
- Пойдем быстрее, - попросила мама.
Мальчик уже обогнал их и шагал впереди, размахивая зажатым в кулак стебельком.
Путь теперь лежал под уклон, и домики послушно катились с горки. Строго прислушиваясь к радиопозывным, путники шли мимо черных вил, торчавших из навозного холмика; прочь от брошенного в траве автомобильного остова, ржавого и облезлого, заросшего бурьяном; куда подальше от лопухов и юрких птиц; стороной от дождевой бочки с подозрительной водой; одесную огородного пугала, бившегося в судорогах на холодном ветру. Сухость и влажность, вода и огонь, и пятое, сборное образование, пятая дачная эссенция - держащаяся особняком и вмещающая остальные. Плюс неожиданные люди в огородах, как сомнительные вкрапления в безлюдную природу.
Через двести шагов проселочную дорогу раздавило расплющенное шоссе. Папа замедлил ход и придержал маму за локоть. Он остановился на кромке асфальта и внимательно посмотрел налево. Оттуда вмиг приехал стрекозий спортивный велосипед, стрекотавший монотонно и мягко, как часы; велосипедист был в очках и тоже смахивал на стрекозу. Когда он скрылся, шоссе онемело. Тройка пешеходов пересекла шершавую ленту, напомнившую мальчику аварийный запас бумаги в отцовском кармане, и углубилась в новое садоводство.
- Да что же это - гонит и гонит, - сказала мама, глядя из-под ладони в небо, где тучи громоздились друг на дружку сырыми ломтями, чередуясь с прожилками белесой голубизны.
- Поторопимся, - сказал папа и остановился, чтобы прикурить. Он тут же выругался, ибо слепень пристал к нему при первых признаках обездвиженности объекта. - Вот же чертова сволочь! И ветер ему нипочем.
По счастливой случайности папе удалось сбить слепня на землю так, что тот, опрокинутый навзничь, забился, охваченный тупой паникой. Мальчик опередил отца и с чувством впечатал его каблуком в песок, провернувши три раза, будто затаптывал окурок.
- Правильно, - сказал папа, перевесил корзинку на другое предплечье и пошел вперед.
Справа и слева от них расстилалась лужайка с выцветшим клевером.
- Сплошные враги, - бормотал папа, не в силах забыть слепня.
- Сынуля, смотри - коза! - пригласила мама, и мальчик проследил за ее пальцем, нацеленным на желтоватую козу, которая застыла возле колышка и глядела на них через узкие щели зрачков, похожих на ясеневый лист.
- Я ее поглажу, - решительно сказал мальчик.
- Погладь, - разрешил отец, остановился и стал смотреть, как мальчик пересекает лужайку, подходит к козе и осторожно дотрагивается до репьев, застрявших в ее долгой шерсти.
Коза равнодушно отвернулась. Тот, осмелев, прикоснулся к хребту; потом опробовал рог, орудуя кончиком пальца.
- Ну, поговори с ней, поговори, - ядовито посоветовал папа. - Не боишься? Придет еще ночью...
- Очень надо, - поджал губы сын и едва не добавил: "она же не настоящая".
- Тогда пошли, раз не надо, - отцу надоело стоять.
Не дожидаясь ответа, он тронулся с места и через несколько шагов обернулся.
- Веселей! - потребовал отец. - Еще только озеро, а времени уже черт-те сколько. Какой тут, к дьяволу, пикник!
Мама взяла мальчика за руку, и они быстро догнали папу, который успел дойти до поворота к озеру.
На песчаной проплешине пляжа ветер усилился. Мама придержала панаму, отец поднял воротник, а сын погнался за пластиковым стаканчиком, который никак не давался ему под носок. При виде одинокого деда, с мылом мывшегося в озере, папа застыл, как вкопанный.
- Эй, - закричал он в крайнем возмущении, сложив руки рупором.
Фигура медленно обернулась и стала протирать непонимающие глаза, заляпанные белым.
- Тебе, тебе! - бесновался папа, и мама взяла его за руку, опасаясь беды. - Ты что - дурак тут мыться, в озере? В баню не сходить? Пенсию по инвалидности задерживают?
- А? - донеслось от воды.
- На! - процедил сквозь зубы папа, отвернулся и пошел быстрым шагом, желая поскорее миновать озеро. Мальчик вприпрыжку бежал рядом, мама озабоченно семенила, то и дело сбиваясь с ритма.
- Паскуды, - бормотал папа и подставлял ветру запрокинутое лицо, готовый драться с ветром, солнцем, небом и землей, которые стали свидетелями беззакония, но не приняли мер, а значит, были заодно с этим беззаконием, и всей компанией - дуя, жаря, нависая и проседая - стремились досадить папе.
Оставляя озеро позади, они срезали угол и вышли на широкую грунтовку, которая разрезала поле, похожее на пестрый, но подсохший за долгую засуху пирог, на две неодинаковые части. Папа поежился, поправил корзинку и засунул руки в карманы куртки. За полем виднелся лесной авангард, состоявший из плаксивых березок; они привычно гнулись и сокрушались, покорные неистовству ветра, и намекали на тяготы древнерусской женской доли. Отец, пригнувши голову, сурово взирал из-под шлема на этот приевшийся символ горюшка и кручинушки. Им предстояло пройти полтора километра лесом и выйти на холм, одинокое образование, которое высилось аккурат посреди очередного коровьего лужка, будто плотный волдырь.
- Может, назад повернем? - робко предложила мама. Вихри рвали с нее косынку.
- Еще чего, - хмыкнул отец. - Вон сколько отмахали. Сидим, как сычи шаг влево, шаг вправо. Мы же отдыхаем, в конце концов. Эй, быстренько! прикрикнул он на сына, который успел поотстать, привлеченный каким-то событием на обочине.
Мальчик пнул небольшой предмет, неразличимый на расстоянии, и прибавил шагу.
- Где люди-то, - бросил он хмуро, когда поравнялся с родителями.
- Какие люди? На что тебе люди? - спросил папа, хмурясь.
- Ни на что. Просто нет никого нигде, странно.
- По домам сидят, возле печек, - объяснил отец. - Потом, мы видели одного. Придурка старого, который мылся. Тоже мне, морж, ворошиловец, значкист ГТО. Закаленный, черт! И не холодно ему, и ничто его не берет. А если корочками трясти - так это мы завсегда с удовольствием, с пеной у рта, с остекленелым взглядом.
- Какими корочками? - переспросил мальчик.
- Льготными документами, - ответила ему мама.
- А почему это корочки?
- Черт их знает, - пожал плечами папа. - Язык-то за всем на свете не угонится: бедный он, даже наш. Вот и выходит, что корочки - это тебе и хлеб, и документ, и ботинки, и струпья.
Мальчик выломал прут и начал хлестать, рассекая потоки холодного воздуха.
- Вон сколько слов назвал, а говоришь, что бедный, - подсидел он отца.
Тот не рассердился:
- Ну, так а что ж. Я про простой язык говорю, обиходный. Так легче. Не станешь же задумываться над каждой ерундой, слова по словарю подбирать.
Лес приблизился. Уже было видно, как там темно, на дороге, впадавшей в березняк, который тут же сменялся перепрелым ельником. Деревья раскачивали верхушками, словно желали подчеркнуть, что всяческие проявления жизни, любая подвижность - не для гостей и не их ума дело; что эта деятельность где-то далеко, в недосягаемом поднебесье, тогда как путникам придется довольствоваться неподвижностью и мертвой тишиной, которую нарушают лишь редкие тяжкие скрипы, да странная дробь, затеянная не то дятлом, не то лешим. Здесь была сырость, которую даже засушливое лето не смогло извести до конца.