Они оказались на почти круглой площадке, окруженной камнями, валунами и несколькими молодыми деревьями. В одном из камней Ирма сразу же обнаружила что-то похожее на смотровое окно и увлечённо стала глядеть вниз на «Поляну для пикников». Приблизившись, словно в мощный телескоп, небольшая оживлённая сценка предстала из-за деревьев со стереоскопической ясностью: занятый у повозки лошадьми мистер Хасси, поднимающийся от небольшого костра дым, бродящие туда-сюда в лёгких платьях девочки и открытый зонтик Мадмуазель, напоминающий бледно-голубой цветок у воды.
Прежде чем вновь проделывать путь назад вдоль ручья, было решено отдохнуть пару минут в тени камней.
— Вот бы остаться здесь на всю ночь и увидеть, как взойдёт луна, — сказала Ирма. — Миранда, милая, не смотри на меня так серьёзно, нам не часто выпадает случай повеселиться за пределами школы.
— И чтобы за нами не следили и не шпионили эти крыски Ламли, — добавила Мэрион.
— Бланш уверена, что мисс Ламли чистит зубы только по воскресеньям, — вставила Эдит.
— Бланш — противная маленькая всезнайка, — сказала Мэрион, — как и ты.
Эдит невозмутимо продолжила:
— Бланш говорит, что Сара пишет стихи. В туалете! Она нашла один из них на полу. Кажется, они все про Миранду.
— Бедная малышка Сара, — сказала Ирма. — Думаю, во всём мире она любит только тебя, Миранда.
— Не понимаю почему, — сказала Мэрион.
— Она ведь сирота, — мягко ответила Миранда
— Сара напоминает маленького оленёнка, которого мне когда-то принёс папа, — начала Ирма. — Те же большие испуганные глаза. Я ухаживала за ним неделями, но мама сказала, что он не выживет в неволе.
— И? — спросили все.
— Он умер. Мама всё время говорила, что он обречён.
— Обречён? — повторила за ней Эдит. — Как это, Ирма?
— Должен умереть, что же ещё. Как тот мальчик, который «стоял на пылающей палубе, всеми покинутый» … Дальше не помню.
— Ужасно! Как вы думаете, я тоже обречена? Мне что-то не очень хорошо. У того мальчика тоже болел живот?
— Конечно, болел, если он съел столько же куриного пирога на обед, сколько и ты, — ответила ей Мэрион. — Замолчишь ты наконец или нет?
По пухлой щеке Эдит покатилось несколько слезинок. Почему, задавалась вопросом Ирма, почему бог сделал некоторых людей невзрачными и сварливыми, а других прекрасными и добрыми как Миранда? … милая Миранда, склоняющаяся над больным ребёнком и прикладывающая к его горячему лбу холодную руку. Сердце Ирмы вдруг переполнилось беспричинной нежностью и любовь, как порой после папиного лучшего шампанского или от грустного воркования голубей весенним днём. Её любовь распространялась и на Мэрион, которая недружелюбно улыбаясь ждала, когда Миранда покончит с болтовнёй Эдит. Её глаза увлажнились, но вовсе не от печали. Ей совершенно не хотелось плакать, — только любить. Встряхнув локонами, она встала на камень, на котором лежала в тени и принялась танцевать или скорее плыть, плыть над тёплыми гладкими камнями. Все кроме Эдит уже поснимали чулки и туфли. Ирма танцевала босиком и её розовые пальчики едва касались земли. Своими локонами, развивающимися лентами и ярким невидящим взором она напоминала балерину. Она представляла себя в театре Ковент-Гарден, куда в шесть лет отвела её бабушка, раздающей воздушные поцелуи поклонникам и бросающей цветок из своего букета в партер. Под конец, она сделала глубокий реверанс перед Королевской ложей недалеко от эвкалипта.
Прислонившись к валуну, Эдит показывала пальцем на Миранду и Мэрион, которые шли куда-то вперёд и вверх.
— Ирма, посмотри на них. Куда это они собрались без обуви?
К её досаде Ирма лишь рассмеялась.
— Они наверно сумасшедшие, — недовольно сказала Эдит.
Такие безрассудные причуды всегда будут непонятны Эдит и ей подобным, тем кто с самого раннего детства пристрастился к тёплым носкам и галошам. Эдит смотрела на Ирму в поисках моральной поддержки и её ужаснуло, что та, подобрав обувь и прикрепив чулки на талии, тоже пошла вслед за ними.
Пока они пробирались сквозь дёрен, с плетущейся позади Эдит, Миранда шла немного впереди. Всем было видно её прямые пшеничные волосы, которые свободно покачивались на плечах в такт шагам и всё больше скрывались в пыльной зелени. Наконец кусты стали редеть перед небольшим утёсом, освещённым последними лучами солнца. Так, уже миллион летних вечеров вытягивались тени вдоль выступов и вершин Висячей Скалы.