– Не-ка! – Солдат весело зажмурил котом один глаз. – Ровнехонько как в бане из шайки кипятком жахнули. Баба-солдатка моя, покойница… так прежде меня окатывала. И все… Тутось, голубь, главно не маять себя соображением, думками разными. Без них оно кабысь и ничего. Уж сколь годков унеслось, – с родственной откровенностью вздохнул он, выше натягивая тощий ворот шинельки, – а ведь, прикинь, братец, так ить стоит перед глазами, зараза… ноженька-то моя… валяется вот так, в сажени от меня… в грязи… а на ней сапог.
Слушая незамысловатую горькую исповедь калеки, Алешка давил в себе ком дурноты, слепленный из стыда, смущения и глупой боязни оскорбить своим любопытством того, к кому испытывал сейчас глубокое уважение.
Но солдат, напротив, с какой-то странной торопливой готовностью продолжал распахивать душу, видя сочувствующее лицо, и был, как видно, откровенно рад поделиться своим наболевшим, своим пережитым, услышав в ответ слова участия и доброты.
– Вот за энту стычку, что выстояли… не дрогнули перед краснобородыми… мне и был даден сей «кренделек». – Солдат с хмурой улыбкой щелкнул коричневым от табаку ногтем по Георгиевскому кресту и хмыкнул: – А батюшка наш, командир, был гибло ранен аварской пулей в живот… близёхонько к паху… оттого и помре в телеге, сердешный. Даже до лазарету не свезли, как есть весь измок кровью. Земля ему пухом…
Ветеран, глянув на подсвеченные золотым месяцем купола Богородице-Владимирской церкви, перекрестился и посмотрел в глаза Алексея:
– Ты толькось не молчи, сынок. В наше темное времечко каждо добро слово – молитва. Ты мне по сердцу пришелся… У тебя на лице значенье написано. Я уважаю таковых… Ты уж поверь старику, я понятие в сем имею. Ты часом не из благородных будешь? Не барчук ли? Вона как девки глазьми стреляли.
– Нет, – опять честно и простодушно качнул головой Алешка, хотя ему и было приятно в тайниках души, что за внешность и славную выправку его частенько путали с барином.
– Так о чем, бишь, я лясничал? Ах, да! Как там в твоем лицею, шибко муштрують?
Алешка взвесил этот нежданный вопрос – прежде его задавали лишь Митя да маменька.
– Надеюсь, изрядно. – Он пожал плечами и, подбивая меж пальцев перчатки, спросил: – А вам-то не холодно… так, внакидку?
– Ну, выдумал тоже! – отряхиваясь уткой от снежной крупы, снова застужено хохотнул солдат. – Деревяшки не мерзнуть, братец.
– Как вас зовут-то хоть, дядя? – все более проникаясь симпатией к ветерану, искренне желая хоть как-то удобрить сердце старика, вставил Алексей.
– Ты вот что, сынок, уясни. Я ни у тебя, ни у Христа ничегошеньки не прошу… Мне и осталось-то, может, всего ничего… Но однось ты мне заобещай, красавый, что когдась доберешься до стола со своими дружками… выпейте водки за дядю Ваню и за победу наших ребятушек, что там, на Капказе, и нынче свою кровушку льють…
Алешка не задержался с ответом, тут же заверил старика уверенным и ответственным «да», однако не удержался и задал последний наболевший, что ноющий зуб, вопрос:
– Дядя Ваня, а так… трудно жить на свете только… в юности?
– Всегда, – вдруг отчего-то помрачнев скулами, почти зло сплюнул солдат и, не говоря больше ни слова, тяжко наваливаясь всем корпусом на костыль, заковылял прочь.
Глава 6
Кречетов еще некоторое время смотрел на развевающиеся полы шинели, на деревянный костыль, что натужно тыкал белый искристый снег, когда бой городских часов, заглушая веселья гам, заставил екнуть сердце Алексея. «Черт! Половина десятого!.. Пора восвояси!» На все удовольствия у него оставалась в запасе лишь жалкая четверть часа, еще столько же – поймав извозчика, добраться до училища и через окно, отворенное Гусарем, по-тихому забраться в палату. За вечернюю поверку голова не болела. Уж там, как пить дать, кто-то из своих гаркнул за него «я» – потешные не подведут.
Не теряя времени даром, он рванулся на пруд, к городскому катку, там была настоящая толчея и веселье. Времени брать напрокат коньки не было, да и медяков в кармане бренчало – кот наплакал, поэтому Алешка решил не отказывать себе хоть пару раз «пролететь с огоньком» в шумной толпе сверстников с ледяной горы. Снежный городок в Саратове всегда ставился с русской душой и размахом, благо снегу и воды в России вдоволь: тут тебе и сказочные из цветного льда фигуры в пять сажен высотой, и гроты, украшенные светящимися фонариками, и катушки с названием «царь горы», и лабиринты не хуже критского, чего только нет – одно загляденье!
Ноздри снова защекотал сладкий, волнующий запах духов. Глаза разбежались от румяных девичьих лиц и светлых улыбок, от ярких посадских платков и лихо сбитых на затылок шапок, от пестрых варежек и меховых рукавиц… За краткий миг ураган тревожно-радостных, бессознательно будоражащих мыслей и чувств пролетел в его голове, заставив пыльче стучать юное сердце.