Сердце мучительно сжалось, когда он увидел, как прелестная барышня, так и не открывшая своего имени, под патронажем неумолимой бонны направилась к центральным воротам. Проходя стороной мимо продолжавшего стоять молодого человека, юница чуть-чуть, осторожно косясь, еще раз взглянула на Алексея. И он, конечно, поймал этот краткий взгляд прекрасных глаз. А потом они смешались с другими людьми и навсегда исчезли из жизни Алешки, как и тот одинокий солдат, что угостил его волжским табачком.
Удобный момент был упущен, и ему не суждено вернуться. Кречетов пал духом. Все ему стало не милым: ни резвые, скачущие в галоп звуки лихой польки, ни бравые оркестранты, ни яркие фонари, ни радостные лица на качелях, ни дразнящий желудок запах жареных пирожков… Мир рушился, и ему, Алексею Кречетову, в нем не было места.
«Как же так?.. Как же так?.. – терзался он, не находя себе места. – Только-только объявился, стал распускаться и расцветать подснежник настоящего счастья… и на тебе… Все… Все кончено, все в прах… Какой дурак! Какой стоеросовый, неловкий! Следовало настоять, найти правильные слова, добиться, а я в кусты… А еще романы о рыцарях, мушкетерах треплешь… Забил себе голову! Где ж твоя шпага? Мальчишка! Птенец! Теперь уж поздно после драки кулаками махать. Ах, если бы не путы проклятой “потешки”!.. Я бы выследил, где она живет, на какой улице, в каком доме… И придушил бы эту чертову шведку с рыжей “кларой” на плечах. Ведь насмерть встала между нами терновником… Бездушный синий чулок! Не тетка, а гильотина! Еще и с кадетом меня перепутала, дура…»
Алешка сжал было кулаки, напрягая мышцы тренированного тела, но вдруг почувствовал жгучий прилив стыда за свою случайную, по-детски глупую мысль.
Но время было бежать в училище. И он собрался было уже рвануть на бульвар, ловить извозчика, когда нечаянно обнаружил совсем рядом, у своих ног, там, где еще недавно стояла она, сиротливо лежавшую в истоптанном следами снегу оброненную беличью муфту. Точно завороженный, Кречетов склонился и бережно поднял девичью муфточку, встряхнул от снега и прижал к груди, как волшебный цветок. Нежно поцеловал, еще и еще… Лицо Алешки снова участливо пощекотал прохладой дымчатый ворс. От муфты пахло тонким, точь-в-точь как от нее, едва уловимым запахом сладкой ванили.
За чугунными воротами «Липок» распаренного бегом Алексея едва не сбила прогромыхавшая карета на высоких рессорах, с золоченым гербом на дверцах. В ней сидела седая матрона с густой, как ночь, вуалеткой, скрывающей половину лица. На козлах плечом к плечу с кучером – выездной лакей с холеными пышными баками, в цилиндре с позументом и при ливрее с рядком блестящих пуговиц; сзади, на запятках, стояли еще два бритых лакея в длинных пурпурно-золотых ливреях, тоже в цилиндрах и с галунами. За каретой на рысаке важно ехал какой-то чиновный франт в темной шинели с бобром и в треуголке с белым плюмажем, едва помещая свое солидное тело на узкой пролетке.
Переведя дух, Кречетов огляделся: в шагах тридцати от него галдело извозчичье племя, штурмующее богатых ездоков и не удостоившее его даже своим вниманием. Перепрыгнув через сугроб, Алексей решил сбежать вниз на разъезд, что был неподалеку и где можно было за гривенник добраться до дому, как слух его обжег пугающе знакомый голос:
– Эт-то что за фокус?! А ну немедля остановитесь, воспитанник, и ко мне! Какая наглость! Виданное ли дело!!
Кречетов обмер, точно его хватило громом. Спина враз стала сырой, ноги чужими. В голове мгновенно вспыхнули и пролетели картины возможного наказания за «самоволку»: его, как пить дать, засадят в карцер, оставят на месяц без отпуска, а то и принудят еще в придачу неделю дежурить по корпусу – натирать мастикой паркет с перволетками, что для «старика» его выслуги – великий позор.
А между тем этот властный, не терпящий возражений, с характерным грассирующим ферматным «эр-р» голос принадлежал, как назло, ни больше ни меньше, самому директору училища господину Соколову, к которому четыре года назад Алешку за руку привел Злакоманов. Михаил Михайлович (или «Мих-Мих», как прозван был потешными глава училища) был человек степенный, рассудительный, даже улыбчивый, но с закидливостью и той редко встречающейся у людей чертой, когда из ничего, казалось бы, на пустом месте, мог вдруг взорваться феерическим ядром и с беспощадной казарменной жестокостью наказать как воспитанника, так и педагога. Один плюс к этому обстоятельству заключался, однако, в такой же быстрой отходчивости Соколова. Вчера он был лютым врагом, назавтра мог угостить чаем с лимоном и помочь в решении того или иного вопроса. Тем не менее душу Кречетова этот аргумент сейчас согревал мало.