— Мы переживали, что ты заблудилась, — лопоухий Чижик перевел на Аню глазок камеры. Про Чижика мама не знала — достаточно ей было одиннадцатиклассника Матвея и Кати, вообще студентки техникума. Чижик слыл раздолбаем, его даже в полицию забирали зимой, за то, что исследовал окрестные стройки. Достали горяченького с шестого этажа обледеневшей коробки. А Аня считала Чижика классным и смешным.
— Снова снимаешь? — Аня показала мобильнику язык.
— Для моего блога, — пояснил Чижик. — Это у нас Анька, хозяйка музея. Зацените, чуваки. — И Чижик, для подписчиков, коих набралась уже сотня-другая, повел камерой по антиквариату.
Гости скучились в центре просторной комнаты. Люстра под высоченным потолком цедила неяркий свет, фаршировала гостиную обязательными вездесущими тенями. Матвей и Чижик сидели на полу, красавица — на тосканской тахте. Вокруг них дыбилась, горбилась, пылилась воплотившаяся в деревянных чудовищ история. Лакированные, золотистые, почерневшие от времени, отремонтированные и нуждающиеся в ремонте кушетки, мередьены, кресла-бержеры и кресла-сундуки. Мамина гордость и главный доход Рюминых. Порой Аня задавалась вопросом, не эти ли колченогие уродцы изгнали отца из дома? Не потому ли он ушел год назад, что, вкалывая в поте лица, получал копейки, особенно если сравнивать с маминым доходом?
«Какому мужчине, — думала смышленая Аня, — приятно зарабатывать меньше жены? Да никакому!»
И то, что Рюмины жили в непомерно огромной квартире, в новенькой высотке в расширяющемся перспективном микрорайоне, — это заслуга мамы. Мамы и ее виндзорских кресел, а не папиного старания.
— Это что? — Чижик указал на ящик, драпированный шелком, увитый виноградным узором.
— Шкафчик для Библии, — сказала Аня, устраиваясь возле Кати. Она поднаторела в таких вопросах, хоть сейчас на аукцион.
— И что, — спросил Матвей, — это правда стоит больших денег?
— Правда. — Аня поджала под себя ноги. — Ему сто пятьдесят лет. А тому зеркалу — все двести.
Старшие друзья осмотрели с уважением метровое зеркало в раме из дуба. Оно стояло на длинном приземистом комоде. Узкое, напоминающее окно-бойницу. Орнамент рамы имитировал дорические колонны — Аня нахваталась от родительницы мудреных терминов. Мама ведь только о мебели и говорила. Денно и нощно.
Амальгама была темной, какой-то противно грязной, сальной, в мушках, словно мелкие насекомые забились под стекло и дружно подохли. Вверху зеркало растрескалось, разделилось на ячейки. Зигзагообразная трещина змеилась вдоль рамы до нижней части. Разбивала надвое отраженный шкаф — коричневый шкафище с мраком и пылью внутри.
— Тебе не бывает здесь страшно? — вдруг спросила Катя.
— Нет, — быстро ответила — соврала — Аня. Не хватало прослыть малолеткой, верящей в бабаек. — Чего бояться? Хлама?
— Ну, — Катя покосилась на громаду шкафа, — я в детстве думала, в гардеробе живет тролль.
Ане нравилась Катя. Искренняя, напористая, не лезущая за словом в карман. Одновременно и пацанка, сорвиголова, и барышня, которая ловко использует эффектную внешность себе во благо. Аня даже волосы стала зачесывать так же, как подруга. Радовало, что Катя — восемнадцатилетняя! — общается с ней на равных.
— Почему тролль? Почему не хоббит? — осклабился лопоухий Чижик.
— Хоббит у нас один, — сказала Аня. — И это ты.
— Не буду спорить. — Чижик задрал штанину, обнажая волосатые икры.
За стенами монотонно подвывал ветер, приносил из степи мелкий сор. Лунная четвертинка висела над долгостроем.
— Мы говорили о Пиковой Даме, — напомнил Матвей.
Аня, к марту перечитавшая всю литературу за учебный год и заглядывавшая уже в школьную программу восьмого класса, проявила интеллект:
— Это повесть Пушкина, да?
— Нет. — Катя сверкнула жемчужными зубками. — Мы про настоящую Пиковую Даму.
— Настоящую?
— Расскажи ей. — Матвей окунул пятерню в свои золотистые кудри. — Она не из пугливых.
Аня уставилась на Катю. Фраза польстила ей. Теперь главное — соответствовать. Даже если будет страшно.
— Слышали, — начала Катя под прицелом чижиковской камеры, — что дама пик в карточной колоде ассоциируется с несчастьем? Это не случайно. Пиковая Дама существует, и ее можно увидеть.