Катя пересекла комнату и щелкнула кнопкой на мониторе. Помехи сменились красочным советским фильмом. Пионерка с бантами в косах замерла у трельяжа. Из зеркала на нее лился синий и красный свет.
«Не ходи туда», — взмолилась Катя.
Пионерка шагнула в зеркало.
Катя хлопнула по монитору — и экран погас. За окнами ревел ветер, дождь умывал каркасы долгостроя.
Катя повернулась. Телевизор включился за спиной, тень снова взмыла до потолка. А другие, чужие тени выползли из углов.
Охнув, Катя бросилась к дивану, запрыгнула, словно одеяло действительно могло уберечь ее от этой алчной тьмы. Монитор излучал белое сияние, рябил помехами.
Сидя на корточках, Катя озирала комнату. Камин, полки с фотографиями, макияжный столик. Показалось, или полиэтилен, оклеивший зеркало, чуть вздымался? Как если бы на него дули с той стороны. Как если бы тварь, хоронящаяся на пороге измерений, часто дышала…
Закричать? Разбудить тетю?
Но тетя и так косилась на нее как на психопатку. Подозревала, что она покуривает травку. Иначе как объяснить, почему восемнадцатилетняя девушка боится отражающих поверхностей?
Тетя все равно ничего не найдет. Разве что труп племянницы, и кричать будет поздно.
«Родители не поверили, конечно… врачи диагностировали вялотекущую шизофрению… наглотался очистителя для труб»…
Телевизор тихонько шипел. Сквозь статический треск проклевывался мотив… колыбельная, от которой по позвоночнику потек холодный пот. Дальняя стена терялась в темноте.
Чик-чик.
Катя прикусила язык. Заметила косметичку на журнальном столике. Осторожно, как в реку с аллигаторами, спустила ступню на ковер. Рванула вперед, заграбастав добычу, кинулась обратно.
Чик-чик.
Катя поджала под себя ноги. Волны темноты окатывали диван — одинокий плот в штормовом океане. Катя нащупала круглое, блестящее: пудреницу. Отщелкнула крышку. Несколько дней она не смотрелась в зеркало и отвыкла от собственного лица. Но не внешность интересовала девушку, не стертый макияж. Выставив руку, подставив спину темноте, Катя водила пудреницей, словно перископом.
У камина щелкнуло.
Катя сместила угол обзора. Напряженно вгляделась в отражение.
Чик-чик.
Щелканье доносилось из коридора! В кругляше отобразился дверной проем.
Затихло. Тварь играла с ней, как кошка с полумертвой мышкой. Катя повела косметичку по дуге. Медленно сканировала комнату. Макияжный столик. Шуршащая пленка.
Это она? Пятно на полиэтилене — это силуэт Пиковой Дамы?
Рука тряслась, размазывая картинку. Свободной рукой Катя зафиксировала запястье.
Нет, это складки на пленке. По виску скользнула капля пота. Краем глаза Катя засекла что-то длинное на подушке. Змея! Змеи всползают на диван!
Присмотревшись, Катя поняла — и легче от понимания не стало — за змею она приняла обрезок волос. Кто-то остриг ей локон, пока она спала. Сгорбился над бессознательным телом и орудовал ножницами.
Чик-чик.
Катя уставилась на окно. Лунный свет просачивался сквозь шторы.
«Она за тканью», — сказал мертвый Матвей во сне.
Катя повернулась, чтобы видеть через зеркальце окно. Сердце затрепетало, запекло в черепной коробке. По стеклам лениво сновали щупальца-отростки, а их сердцевиной была тощая и сутулая женщина. Ткань натянулась и треснула под давлением лезвий. Распоров занавески, Пиковая Дама вылезла в мерцающий квадрат.
21
Мама уснула сразу. Аня слушала ее дыхание, неглубокое и учащенное. Дремота прошла. Стеганое одеяло было волглым и пахло осенью. Она сама попросила не выключать лампу, но свет пробивался под веки и мешал расслабиться. Непривычная обстановка, атакующие мысли о Чижике и поскрипывание ставней также не способствовали успокоению.
Аня откинула одеяло, поднялась, нашарила ногами громадные и дырявые тапочки. Зашлепала стельками к комоду. Мама засопела во сне, потерлась носом о наволочку.
Дача изменилась, как и все прочее в ее жизни. Раньше Аня приезжала сюда летом. Обливалась водой из шланга, играла в малиннике, загорала на шезлонге. Мама крошила салат, переставала щебетать про старую мебель. Важный папа нашпиливал куски мяса на шампур, разводил костер… Как же давно это было.
Аня вздохнула, пробежала взглядом по корешкам пожелтевших скучных книг. Поверх томиков громоздились граммофонные пластинки, коробки из-под шоколада, заполненные всякой мелочевкой. Вылинявший медвежонок — подарок на пятый или шестой день рождения. Незавидная судьба вещей — гнить на даче, утратив ценность. И нет в мире коллекционеров, готовых купить и наполнить новым смыслом это старье.