– А я больше ни для кого не пишу. Не могу и все. Раньше хоть дети меня понимали, а теперь… будто нет детей вовсе, словно бы взрослые все стали. Вот и ты больше не ребенок, наверное, раз не слушаешь.
– Я тебя слушаю, но слушаю когда надо. Я уже сама могу решать, что для меня хорошо, а что плохо, – звучит так убедительно, что хочется верить.
– Звучит, конечно, красиво, но не похоже на правду. Ни сколько.
– Какая ты все-таки язва!
Лена деланно обижается, косится в пол, смешно пьет сок урывками. Наконец, отходит, и произносит:
– Я могу с тобой говорить, если ты будешь слушать. Но ты же не станешь?
– Стану, ты попробуй.
– Да ща! Орать будешь!
– Ну попробуй.
Она суетится, елозит, потом немного нагибается, будто собралась рассказать что-то важное.
Я смотрю на нее внимательно, с интересом, желанием узнать ее мысли.
Должно быть, заметив это в моих глазах, она решается рассказать. Больше всего люди хотят, чтобы их слушали.
– Я хочу… серьезно поговорить. Мне нужно поделиться кое-чем с тобой. Ты не поймешь, но все-таки…
– Говори, я все пойму. Постараюсь.
– Ты когда-нибудь вены себе резал?
Лучше бы она меня по башке трахнула! Вот тебе и серьезный разговор!
Это странно: сначала я порываюсь взорваться смехом, видимо, включается своеобразная защитная реакция организма на вот такой случай. Но я мастер включения и отключения всяких штучек, поэтому я сдерживаюсь, а еще через мгновение понимаю, что вообще происходит, и что она с таким трудом мне сообщила.
– Нет. И не собираюсь, – я моментально взвинчиваюсь, я закипаю.
– А я вот попробовала недавно. Так, слегка. Мне не понравилось, – я закрываю глаза, мотаю головой. – Это потому что я тихонько?
– Господи, да что же я слышу! – произношу шепотом, и ударяю кулаком по столу – предметы на столе вздрагивают, а вместе с ними и Лена, отовсюду смотрят. В голове у меня теперь стоит звон посуды, а все тело пропиталось яростью. – Скажи мне, Леночка, почему это должно нравиться? С какого перепугу ты должна испытать что-то по-ло-жи-тель-но-е? – уже отчетливо спрашиваю я.
– Нууу… – Лена делает идиотское выражение лица, становясь похожей на умственно отсталую, – вот девчонки говорили, что во время ужасного депрессняка это помогает. Прям расслабляешься, говорят.
– Твою ж мать! Ты прости меня Лена, но насколько ты могла рехнуться, чтобы поверить в бред, наболтанный твоими наголову больными подругами? Режешь вены? Не пробовала ногу отрезать? Знаешь, снижается масса тела, организму легче; можно меньше питаться – экономить на продуктах; начинают платить пенсию! Лучше бы пробовала шевелить извилинами! Ты дура, останешься с болтающейся кистью на всю жизнь, если силу не рассчитаешь и перережешь сухожилия, пытаясь, прости Господи, получить удовольствие. Это если кровотечение остановишь. Или ты физиологию не знаешь? Хотя откуда тебе знать, правда? Весь мозг высосали эмо-песни. Идиотка.
– Какого хрена ты меня обзываешь? Ты что? – Лена меняется в голосе.
– Какого хрена? Да ты себе вены режешь! Вот какого хрена!
– Ну, я не сильно порезала. Я не дура. Так, чуть-чуть, – в глазах Лены появляется стыд. Детский стыд. Словно отчитывается за несделанное домашнее задание. – Я по коже, горизонтально, я не дура.
– Дура! Покажи.
– Не покажу.
– ПОКАЖИ! – Лена вздрагивает от моего крика, уводит глаза в сторону. Из соседних столиков начинают пялиться.
– Я же говорю, чуть-чуть… – она бледнеет и опять добавляет. – Я не дура.
Я хватаю ее протянутую руку и принимаюсь осматривать: ничего серьезного.
– Прекрати это, я сейчас заплачу! – она вырывает руку, на ее глазах, в самом деле наворачиваются слезы, беспощадно размывая жирные тени.
– Нет, не прекращу, идиотка ты тупая. Не прекращу, пока до тебя не дойдет, что ты окончательно свихнулась от этой эмо-херни! – Лена начинает злиться и плакать одновременно. – Завтра же поговорю с твоей мамой. Будем решать, что делать с тобой и твоими ненормальными подругами.
– Какое ты имеешь право что-то за меня решать?! – Лена похожа на маленькую ведьму. Обильно подведенная тушь стекает черными ручьями по усеянному пирсингом лицу. Металл, тени и слезы. И все на ее лице, как маска от окружающих. Как же до этого дошло?
Я замечаю, что кроме меня, плачущую Лену наблюдают из-за соседних столиков.
– Полное. Я имею полное право, Леночка. Потому что, если я за тебя в ближайшее время не решу, решать уже будет не за кого.
– Что ты о себе возомнил? Ты ничего не понимаешь! Ничего! Ты не знаешь, ЧТО я чувствую, ты не знаешь ничего… – истерика переходит в глухой плач и всхлипывание.