— Не нужно плакать о нем, — сказала Иза.
Мать взглянула на нее сквозь слезы, застилавшие глаза: однажды она уже слышала такую фразу. Но тогда в этих словах не звучала тревога врача, обеспокоенного ее здоровьем: произнесла их кухарка, когда умер их первенец и она безутешно рыдала, оплакивая сыночка. В то время они еще жили в богатой, большой квартире; кухарка, сухая старуха, зимой и летом не расставалась с зонтиком, где на большом фарфоровом набалдашнике был портрет королевы Елизаветы[1]. «Не нужно о нем плакать, — сказала кухарка, когда Эндруша увезли, — ему будет плохо спать там. Не нужно о нем плакать!»
— Ты не будешь одна, — слышала она голос дочери. — Продашь дом и переедешь ко мне, в Пешт.
Только теперь она принялась плакать по-настоящему: чувство облегчения, защищенности, свободы нахлынуло на нее, стиснув горло. То, чего она так боялась, разрешилось само собой, у нее не будет страшных пустых вечеров, бессмысленных дней, квартирантов, не будет прозябания, лишенной дел и забот жизни. Когда Иза к вечеру вернется домой из своего института, она уже будет ждать ее со всем готовым, они будут вместе каждую свободную минуту, как когда-то, когда Иза была ребенком. Она знала, дочь не оставит ее, но на такое она не надеялась, о таком и не мечтала. Нет, не в саду возле дома — Винце надо похоронить в Пеште, чтобы они могли навещать там его могилу.
Иза теперь поцеловала ее: мать наконец была в безопасности, под теплой шалью, они обе могли немного расслабиться. Губы у дочери были холодными — холодными необычно, каждая по отдельности, словно каждая частица ее тела стыла сама по себе. Ей было тридцать девять лет, когда родилась Иза; она уже считала, что никогда больше не будет держать в руках ребенка, так они и доживут до старости, с памятью об ушедшем сыне. И вот у них появилась дочь, которая прежде научилась говорить, чем ходить, была умна и не по-детски серьезна. Мать не встречала в жизни людей, похожих на Изу, — правда, она догадывалась, что не так-то уж много способна понять в ней, что жизнь Изы, ее книги, ее мир даже в малой мере ей недоступны. Пешт… Она даже не видела новой квартиры Изы, знала лишь, что та живет где-то на Кольце и что совсем недавно туда переехала. Винце был уже болен, когда Иза сменила жилье, и мать не смогла к ней поехать, посмотреть квартиру. Как, должно быть, удобно будет жить в современной комфортабельной квартире! То-то удивится Капитан, очутившись на четвертом этаже!
Она вздрогнула от звонка в дверь и поняла, что незаметно задремала на диване.
В первый момент ей показалось, что она в доме одна; всполошившись, она сбросила с себя шаль, чтобы бежать открывать, — и тут лишь увидела Изу, которая стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу, и смотрела в темноту двора. Стрелки часов почти не сдвинулись с тех пор, как она забылась; сон пришел к ней — и сразу же улетел, вспугнутый звонком. Кто это может быть? Круг их друзей распался еще в двадцать третьем году; до реабилитации Винце они жили отшельниками. У тех же из прежних знакомых, кто после войны, когда доброе имя Винце было полностью восстановлено, не прочь был бы возродить былые отношения, — Винце вместе с Изой быстро отбили охоту к этому; она, мать, еще могла бы простить людям, пусть не всем, лишь некоторым, их неверность, но эти двое — ни за что. Так что общество, вхожее к ним в дом, — в дом! — было довольно странным: бакалейщик Кольман, соседка Гица, мастерица по епитрахилям, продавец газет, еще один продавец, из табачного киоска, почтальон на пенсии, учительница, с которой они сидели по вечерам у музея, Деккер, Антал да несколько мальчишек с рогатками и разбитыми коленями из школы на углу — эти приходили к ним в сад ради Винце, который учил их делать стрелы и вытачивать крючки для удочек. Все знали, что после шести вечера гостей у них принимают не очень охотно: в это время они пили кофе на ужин, а когда Винце стал приближаться к восьмидесяти, в семь он уже ложился спать. «Это Кольман, должно быть», — подумала старая и испуганно замахала Изе. Кольман еще ничего не знает, он станет расспрашивать подробности и задержится надолго. Бакалейщик всегда интересовался здоровьем Винце, не было дня, чтобы он не забежал узнать новости, — если она сама не заходила в лавку за покупками.