- О, да, я знаю, что сие означает, и ведома мне опасность, которая подстерегла нас. Черная буря в песках смерти подобна, если только неожиданностью на голову падет, а иначе же она есть угроза страшная, но не смертельная. Поднимай же людей и пусть они поделают укрытия для себя и для животных, а я соберу ослов и приведу к нам.
- Слушаю и повинуюсь, - отвечала Мудрейшая, и кинулась исполнять со всей возможной энергией, присущей более юности, нежели ее старческому телу, а я подхватил недоуздки и побежал к месту, где улеглись на ночлег наши ослы, и я связал одного за другим всех ослов и потащил первого из них к биваку, и ослы, хотя и без особого удовольствия, не смели ослушаться, видимо также в предощущении урагана, и пошли за мною. Собаки же, как звери умные и обходительные, не уступающие разумом многим из людей, уже крутились у очага и жалобно скулили, поглядывая на надвигающееся облако. И мы собрали людей и ослов, и поклажу, и собак между камней, и я приказал укутать головы ослов одеждами и обвязать вервием из имеющегося, а всем людям велел прижаться к ослам и удерживать их, если они вздумают бежать куда от испуга, а собак скрыть под одеждами, а людям сказал укрыть голову под одеждами и, лишь буря накроет нас крыльями ужаса и ухватит когтями песка, затаиться, закрыть глаза, и ожидать ее прекращения, уповая на всевышнего и вознося ему моление краткое и искреннее. И повиновались мне люди.
И вот, едва-едва успели мы спрятать наших животных и самим себе создать некое подобие укрытия от разгула стихий, как ясное небо неожиданно потемнело, закрытое страшными черными тучами, резко похолодало, будто в одночасье знойное лето волшебным образом превратилось в студеную зиму, и наши бренные тела охватил озноб, и завыли трубы ветра потусторонними голосами гулей и джиний, и налетели удары песчаных плетей, которые обрушились на нас, как бичи погонщиков на несчастных скотов, отбившихся от стада, и мы постарались остановить дыхание, потому что в вихре песка и пыли, поднятом ураганом, дышать без риска задохнуться просто не имелось возможности. Буря заволокла весь белый свет, да так, что сквозь нее с великим трудом и с постоянным опасением лишиться зрения можно было рассмотреть неясными контурами лишь предметы, находящиеся в непосредственной близости, а так как я, и мои люди, и вся сопровождавшая нас живность сбились в одну кучу в поисках возможности выжить в этой страшной сечи сил небесных и сил земных, то я урывками мог увидеть, что происходит с нами. И когда буря достигла предела своих разрушительных сил, когда трещали камни, когда песчаные змеи с ужасным шуршанием кремневой чешуи скользили между скал и вырывались на волю, аки аспиды, когда пыльные головы пролетали мимо нас, будто вырванные с корнем кусты перекати-поля под осенними ветрами, когда вой и стон доносились как бы со всех сторон, а может и изнутри самого урагана, когда демоны бури сорвались с удерживавших их серебряных цепей и алкали крови жизни, я открыл глаза на краткий миг и узрел, как от нашей группы отделились какие-то тени или предметы и были подхвачены порывом ветра и канули в никуда, а поделать что бы то ни было у меня не имелось ни сил, ни возможностей, ибо сила стихии подавила меня совершенно и расстроила чувства и мысли мои. И я мог лишь теснее прижиматься к своим соплеменникам и к животным своим, по мере сил стараясь удерживать дрожащих ослов и ободряюще обнимать женские тела, отчетливо понимая, что кроме меня у них нет иного защитника и помощника и более уповать им не на кого, кроме всевышнего, всемилостивого и всемогущего. И так продолжалось многие часы, а времени счесть я также не мог, ибо солнца не наблюдалось, а часы водяные клепсидры или часы свечные восковые применить возможности не представлялось по причинам вполне очевидным, и наше состояние оказывалось плачевным весьма и печальная неизбежность казалась вероятною и естественною.
Но не сказывал ли я тебе несколько ранее, о благородный, о некоем стародавнем иудейском царе Шлеме, коего тебе на слуху не единожды приходилось иметь под прозванием Соломон, и коий прославился великой мудростию своею и предусмотрительностью необычайной? Тому есть многие и многие объяснения, частью совершенно фантастические и зело необыкновенные, будто бы, имея шестьсот жен, он пользовался их советами добрыми и напитанными вековым опытом разных народов, откуда его супруги многочисленные происхождение свое вели, но это кажется мне совершенно невероятным, ибо даже среди шестисот женщин мудрость появляется не чаще, чем совершенная жемчужина среди ракушек, то есть в числе окружавших Соломона женщин, вполне вероятно, ни одной воистину мудрой могло и не случиться, чему я бы и не удивился. Да и выслушать такое количество советчиц, из которых каждая вторая пытается перекрикнуть предстоящую, полагается мне делом невыполнимым из-за безумного крика, залу тронную Соломонову преполняющего, да еще и по причине того, что ни одна женщина ограничить свои словеса не в состоянии по причине женственного естества своего, то есть выслушивая жен, не осталось бы Соломону времени ни на какое другое дело, ни по государственным нуждам в смысле объявления кому войны или сбиранием податей в казну, или же в постройках государственных каналов или стен оборонных, или же в отправлении божественных служений, зане Соломон был не только царь, первый над иудеями, но также и первосвященник, старший над всем клиром, что также времени требовало и усилий его, да ведь и телесными потребностями не должно ему было пренебрегать, а известно нам, что Соломон многажды становился отцом сыновей и дщерей по очевидным причинам, неоспоримо свидетельствующим об общении с супругами своими не только по делам, требующим совета. Того помимо, известно же нам и о Соломоновых пирах, и об участии его в празднествах великих, так что сам рассуди, не мог он пользоваться советами жен, и уж всяко не мог выслушивать их советы по любому и каждому вопросу бытия и жизневодительства. Иные же прочие считают, что Соломон снискал глубокое расположение у почитаемого иудеями божества, которое якобы один в троех лицах сосуществует, но и это не кажется мне истинным, даже без внимания к нелепицам, бога облыжно живописующим, но потому, что нет такого божественного создания, которое на себя ответственность за все тщетные дела людские на себя перелагает, свободы воли человека лишая. Другие же источники говорят, будто Соломон имел глубокую ученость, в разных местах и от разных людей полученную, и был он первый в этой учености, потому что памятью крепкой обладал, и острым умом, и не считал зазорным выслушать чужое мнение, хотя поступал при этом лишь свои разумением и нуждами государства руководствуясь. И в мудрость великую, этому древнему царю присущую по человеческим законам, а отнюдь не сверхъестественным, скорее готов поверить я, нежели во что другое. Скажу же тебе, имел означенный царь Соломон потребность в мудрости изначально и предпринимал он усилия немалые, дабы мудрость свою углубить, усилить и распространить на другие сферы, о которых ранее ему размышлять не приходилось, и цель такую преследуя, имел он обыкновение составлять беседы с разными людьми, которые интерес в нем вызывали и подавали неожиданное и изящное решение некоего загадочного случая или житейской ситуации, со спорами или трагедиями сопряженной. И вот, сказывают, однажды Соломон по своему обыкновению беседовал с мастером-ювелиром, в своем мастерстве зело умудренном, причем разговор у них касался свойств и полезности разных каменьев драгоценных и металлов благородных, в котором предмете мастер великую сноровку и глубину понимания явил. Мастер, понятное дело, пытался снискать расположения царского, что помимо уважения гарантировало ему дорогие заказы и прибыль в мошне. Соломон же, чувства и намерения мастера читая в его душе, как в открытой книге, сказал ему: "О благородный мастер, а не распространится ли твое изумительное искусство от ремесленнического дела, в которым ты докой обнаружился, в сферы иные, что придаст изделиям твоим смысл философический и силу необычайную?" И мастер ответствовал: "Неисповедимы слова твои, о царь, объясни мне намерение свое словами, которые я способен осознать". И царь сказал: "Изготовь мне перстень, царского звания достойный, и укрась его надписью словами арамейскими, чтобы такие слова были бальзамом душе моей, и чтобы во дни радости они душу мне печалили, а во дни горя - веселили, и награда моя тебе царскою будет". Говорит же хроника, что мастеровой был озадачен и несколько времени размышлял над царским приказом, а потом в назначенное время пришел к Соломону и подал ему с великим уважением перстень изысканной работы, с камнями, пристойными носить царю, а надпись была сокрыта изнутри перстня и наяву не красовалась. Соломон же, взяв перстень, в первую голову потребовал осмотреть надпись и прочесть ее смысл, и увидел он, что письмена гласят три кратких слова всего, вмещающих океан мудрости, от которых веселой душе взгрустнется, а печальная душа взвеселится, и слова эти таковы есть: "И это пройдет". Обрадовался же тогда Соломон великой радостью и вознаградил мастера царскими наградами, и сделал тот перстень своим любимым, и не расставался с ним никогда, находя в нем и утешение, и наслаждение.