Горе же народа моего неизъяснимо было и неизмеримо, ибо нет таких весов, чтобы горе материи, младенца утратившего, или горе ребенка, оставшегося без родительского попечения по прихоти судьбы, взвешивать. Стоны и плач становище наше разрушенное заполнили, как вода наполняет открытый течению арык, ведь среди нас никого не было, кто бы не понес потери невосполнимой. Одному мне никого из сродственников не довелось в стихии потерять, да лишь по той причине, что и до того я был сиротою и одного близкого имел - старейшину, что меня по обету принял, как своего, и вырастил, и воспитал, но и его я уже потерял. Что сталось с нами? Где утешение найти людям моим? Все мы - путники одной дороги, которая ведет к одному концу, и каждому из нас предстоит один и тот же удел, лишь в разное время, и вот, время близких наших, увы, настало. Сейчас, когда наши возлюбленные входят в царство вечной жизни господа нашего, мы должны помнить, что любовь тоже бессмертна. Без них мы стали одиноки, но продолжаем помнить и любить ушедших и надеемся, что и они, пребывая в неведомом отныне и навсегда, не утратили воспоминаний о жизни среди нас. Нам всем будет не хватать их, но пусть наша любовь осветит им неведомую дорогу.
Погруженные в горестные размышления люди мои по истечении некоторого времени собрались подле меня и пребывали в молчании, я же не спешил суетными словами пытаться залечить открытые раны души и разделял с ними скорбь молча, лишь временами касаясь руки или темени страждущих. И пришлось мне снова вспомнить мудрость прежних дней и сказать себе - Ты не для себя, ты для них; и еще сказать - Жизнь не остановилась на этом месте и в этот час; и я через силу, преодолевая тяжкий груз разочарования и безрадостной апатии, встал и пошел, и делал неотложное и необходимое. Прежде всего я развьючил ослов, о которых все забыли, и дал им отдыху, и задал корм, и пошел к скорбному месту нашего шатра и очага, и узрел тела, нуждавшиеся в пристойном последнем пристанище, и было их сверх того, что способен выдержать один человек, и я помыслил о необходимых приуготовлениях. И еще я пошел и открыл запасы продовольствия нашего и воды, и нашел их недостаточными, но довольными на малое время, которое мои люди были вынуждены провести в этом месте. И я осмотрел очаг наш, где упокоились двое стариков, и счел, что сложить новый каменный круг лучше и правильнее, нежели очищать старый очаг от песка и относить от него тела погибших. И видел я шатер, или вернее навес, который в пустыне от крайней нужды бедуины творят, и оценил разрушения его: подпорные шесты ураганом поломало, покрышку же шатра буря разметала, отчего и обрушился песок на находившихся в его призрачном укрытии людей, и не снесли они тяжести песка и напора ветра, и умерли. И еще я смотрел на народ мой, и сердце мое пребывало в печали, под началом моим осталось всего ничего: Мудрейшая, опора жизни моей, да три женщины в расцвете лет, каждая из которых потеряла детей, а наимладшая из них утратила первенца своего и свет в очах ее погас от горя, да шесть девочек в начале жизни их, уже омраченной смертельными перипетиями; из них лишь двое имели матерей и ни одна не обладала отцом - кто в набег ушел, кто ранее погиб; а из мужчин оставался один я, владыка бедного народа своего, и на мне лежал груз ответственности за всех и каждого Джариддин. И я еще раз обошел всех моих людей и, не имея слов, врачующих душу, да и кто бы их имел! - обнял каждую и прижал к сердцу своему, и возложил руку ее на лицо свое, и люди внимали мне. Преодолевая же сам себя, будто восходя в гору поднебесную, сказал я:
- Горе бесконечно, жизнь преходяща, наш долг вечен. Сподобились мы испытания тяжкие перенесть, предстоит и далее нам жить с тем, что судьба преподносит. Не по своей воле и не по своему разумению ввергнуты мы в водоворот невзгод, а по вышнему предначертанию, и не нам знать, что причиной тому. Воздадим же должное памяти близких наших! А после того: путь наш нами не пройден и мы все еще в самом начале его, и предназначенное да исполнится.
И я, никого не неволя, пошел исполнять назначенное и необходимое, и для нас, о горе, неизбежное - готовить место последнего пристанища мертвым нашим, и представилось мне, что лучшего места для этого нет, чем то самое прискорбное становище, где шатер был приспособлен, потому что находился он между скал, так что с трех сторон уже каменными стенами, ни зверю, ни человеку недоступными, обладал, а по причине малости и слабости сил наших, позволял сделать достойное место памяти в скором времени. Мне самому пришлось в одиночку разгребать песок на месте шатра, что удалось сделать, ведь после бури песок еще не слежался, а крупных камней ветру нанести было несподручно, и я приготовил, хотя и с крайним напряжением сил, ровную площадь, достаточную для погребения, и стал расчищать ее дальше, когда вдруг обнаружилось, что на помощь мне пришли Мудрейшая и Лебана, и некоторые из детей. Рехавия же, несмотря на потерю двоих своих детей, пыталась имеющимися у нее способностями и малыми припасами сильнодействующих тинктур, вроде перегнанной герметическим способом из отборного банджа, происходящего из горных афганских долин, вернуть в чувство несчастную безутешную Рахель и, забегая вперед, скажу, что и многое время позже того спустя Рахель не исцелилась от сожаления к утраченному ребенку и с тем грузом, ее бытование отягощающим, принуждена жить по сю пору.
Принимая помощь с благодарностью и благоговением, я, тем не менее, распорядился изменить работу, на которую вышли дети, и просил, а не приказал им, чтобы они оказали все необходимое вспомоществование не мне, а женщинам и другим детям, которые не были способны позаботиться о себе вследствие охватившей их меланхолии и малолетнего возраста, и они повиновались, собрали несколько топлива для очага, развели небольшой огонь и поставили готовиться кипяток, потребный для пищи и для врачевания. Мы же втроем очистили место для сооружения некоего вида мазара, на который у нас достанет небольшого умения и ограниченных сил, куда и снесли, печалясь и проливая слезы, мертвые тела, и положили их в один общий мазар, не располагая возможностью выстроить каждому отдельный. После же того я позвал всех к разверстой могиле, и пришли ко мне люди, кроме Рахель, в беспамятстве пребывающей, и двоих детей, совершенно не способных воспринять происходящее с нами по причине малолетства, и я сказал, вернее, постарался сказать, приличествующие грустному сему обряду слова прощания, и Мудрейшая сказала некоторые достойные слова, и каждый положил в могилу горсть земли и малую часть одежды своей, и еще сложили мы к покойным нашим их собственные вещи - старикам миски и водяные фляжки, и дорожные посохи их, и сапоги с отстающими подошвами; няньке же положили суму ее, в которой она немудрящий свой скарб в дороге хранила; детей же снабдили их детскими запасами - свивальниками да погремушками. Рассудив же несколько и словами совета с Мудрейшей обменявшись, поместили мы в мазар и сохранившееся из вещей Голды, чтобы если не ее тело, которое так никогда впоследствии и не обнаружилось, то хотя бы дух ее, в вещах, близко с ней соприкасавшихся продолжительное время запечатлевшийся и воплотившийся, оставался среди родственных людей и тем упокоился. А после того, засыпали мазар совместными усилиями и поставили вкруг него некоторое количество камней, обозначив место нашей памяти и горестного сожаления на будущее время.