Requiem aeternam dona eis, Domine,
et lux perpetua luceat eis.
Kyrie eleison, Christe eleison.
По окончании же тяжкого для всех для нас обряда, краткого не по сути своей, а по стесненности наших обстоятельств, мы отошли к месту, назначенному нами для становища, и я с удивлением и с радостью обнаружил там действующий очаг, в котором согрелась вода, а также нашел Рахель, хотя и пребывающую в сильнейшем горестном подавлении духа, однако уже вышедшую из беспамятства, что, впрочем, не было свидетельством какого бы то ни было исцеления, ибо она была бледна, по временам принималась рыдать и почти беспрестанно звала своего погибшего ребенка по имени, что вызывало к ней острое сожаление в наших сердцах. Другие женщины, также потерявшие детей, переносили настигшее их горе более стойко, хотя всяко было видно, что это дается им неимоверным напряжением душевных и физических сил. И я, наблюдая малый народ свой, угнетенный печалью, возлюбил его более того и воспринял его, наверное, впервые, частью собственного существа, как часть моего тела и часть моей души, оторвать которую от себя, конечно, возможно, и жить без этого также возможно, но расставание сопровождается мучительной болью, а после того, как отторжение станет свершившимся фактом, утрата оказывается невосполнимой и вечной ipso facto.
Люди мои держались друг подле друга, выказывая друг другу всяческую поддержку и приязнь и стремясь облегчить заботою о ближнем горе свое и чужое, в чем и преуспевали, я же позвал Мудрейшую для беседы, дабы напитаться мудростью ее. И она говорила:
- О, Элиа, господин мой, тяжкая доля выпала Джариддин и тебе, владыке его, немногие всесильные мира сего в одночасье становятся во главе народа своего, и обретают власть над достоянием племени своего, и вынуждены погребать во множестве людей своих, и быть гонимыми, аки пески под ветром, в рассеяние пустыни. Многим иным, могучим телесами и располагающими тьмами всадников, у каждого из которых запасная лошадь и запасов на тридцать дней пути, имеющим поддержку мудрецов и опытных везирей, сидящих в прохладе дворцов за безопасными оградами сорока локтей вышиною и десяти - толщиною, не выдержать бы всех испытаний, что на тебя, сирого и бессильного, судьба возложила. Но ты стоишь во чреве пустыни и держишь народ свой. Что же ты собрался дальше делать?
- Путь мой во мраке неизвестности долиною смертной тени проложен, но да не убоюсь я зла,- отвечал я. - Народу моему некуда деваться, или только отдаться на милость природы, или на произвол татя, или на растерзание свирепым зверям. Ты сказала - я уже не сам для себя. Нет мне иного выбора, судьбой мне предназначение сделано, и подчинюсь безропотно. Предназначенное да исполнится.
- О, Элиа, помнишь ли ты наказ воспитавшего тебя, как отец, старейшины Джариддин?
- Знаю, что хочешь сказать мне, но выслушай: мы остаемся в этом несчастном месте до утра, у очага, потому что люди мои без сил и я не вправе испытывать их еще и ночным переходом по неведомым нам тропам. Говорю тебе, открылось мне истинно, не оставляют в покое нас бывшие соплеменники наши, крови нашей алчут их жестокосердные души, неупокоены они одним лишь изгнанием Джариддин и придут за нашею жизнью неизбежно и в скором времени. И мы принуждены бежать далее отсюда, и неведомо куда. Но сейчас отдых и пища людям моим превыше всего остального, и я должен предоставить им эту малость, потому что утром на рассвете вновь в путь. А враги нам еще сидят в укрепленном месте и готовятся в поход против безоружных и слабосильных, ожидая, что после бури деваться нам некуда и далеко уйти нет возможности, и выйдут они на охоту за нашими головами не ранее, чем через день-два, а к тому времени мы уже снимемся и уйдем, а там на все воля божья.
- Мудрость твоя не по годам тебе дадена, господин мой, да не растратится она со временем и под ударами невзгод. Да будет так воистину, сегодня людям отдых, хотя и печалью подернутый и горем усугубленный, а утром в дорогу, и да укроет пустыня наши следы от ворога и татя.
И я пошел и заклал двух баранов, которым не выдержать дальнейших превратностей дороги, и разделал мясо, и женщины мои поставили на огонь котел и стали готовить его, и вскоре наготовили изрядное количество шурпы и бешбармака, и все ели, чтобы насытиться и восстановить силы, и все мы, и Мудрейшая, и женщины, и я, и дети уговаривали Рахель принять несколько из пищи и питья, и добились того, что она немногое съела, хотя бы для того, чтобы поддерживать жизненные силы свои в пути. После чего мы предались отдыху, дабы наутро иметь способность выступить раным-рано, опередив тем самым хотя бы на несколько шагов преследующий нас по пятам рок.
А наутро мы оставили место скорбей наших и, отряхнув прах с ног, отправились в дальнее далеко, неся в себе имя Джариддин, но таковыми уже не являясь, хотя бы предполагалось и утверждалось обратное. Малый наш караван, ведомый мною, будто бы караванщиком, сопровождаемый худосочным стадом овец, которым недоставало ни ума, ни питания бежать прочь, с двумя собаками в качестве предводительствующих разведчиков и охранников, зрелище являл странное и смехотворное, хотя и нес груз печали больший, нежели все наше достояние в хурджинах. Люди мои уже не являли собой жалкие подобия путешественников, как при изгнании их соплеменниками, поскольку отныне они имели достойные одеяния, благодаря запасам в тайной поклаже, они получали хорошее питание и впереди имели больше, нежели оставляли за собою, однако никакого достижения в том не имелось, а запасов хватало на всех более всего по той причине, что число народа сократилось многократно. И мне пришло в голову, что с этого места, похоронив близких своих, мы вышли в неведомый путь, отринув от себя наше прошлое, и отныне принуждены заново писать свою историю. Да, мы все еще назывались Джариддин, но что от них мы имели, кроме звучного имени? Наши мужчины рассеяны или уничтожены, наши женщины потеряли детей от канувших мужчин, наши старейшины повержены предательской рукою, да и во главе рода Джариддин встал не кто иной, а я, рода-племени судьбою лишенный. Все было внове и заново, новая хроника началась в тот день, когда прошлое сменилось настоящим.
Новый Арго рассекает море,
Неся завоеванный приз.
Другой Орфей вновь поет, и
Любит, и плачет, и умирает.
Новый Улисс вновь покидает
Калипсо ради родных берегов.
14
Путешествие наше являлось бегством, и так именно и выглядело - долгие изнурительные переходы, краткие стоянки, во время которых разбивался временный бивак и наскоро совершался прием пищи, пополнение запасов топлива и воды по дороге, не останавливаясь ни на час для этой цели, вечная настороженность, требующая от нас внимательного наблюдения за горизонтом - не покажется ли где пыльный вихрь от спешащих за нами боевых дромадеров, и заметания за собою всех и всяческих следов, чтобы ничто не подало нашим преследователям знака нашего близкого присутствия, и горестное чувство гонимых, которые в одночасье потеряли все привычные им условия для жизни, утратили свои жилища и все свое имущество и приобрели одних лишь врагов, которые прежде были родичами и близкими друзьями, и, самое печальное, все это произошло беспричинно и несправедливо. А мы к тому же еще и потеряли многих родных в песчаной буре, и скорбь о них сопровождала нас во все время бегства.