- Смех в устах твоих скажет мне больше, нежели слова твои, ибо доброта есть источник его! Открою же тебе, годов моих почти столько же, сколько покойному старейшине сравнялось, и я помню свивальники отца твоего и матери твоей, которых нянчила во время оно, и помню, как сгинули они безвозвратно, и помню первый твой шаг и первое твое слово. И не стать мне матерью Джариддин, хотя назначение это возвышенное и благородное, и все, что отдам я тебе и народу твоему, есть опыт мой и знание мое, и слово мое, и невеликие силы мои. Детям же моим уже не войти под кров племени моего, знай, сыновья мои, защищая народ свой, пали в славных битвах, когда тебя родители твои еще и зачинать не думали, а дочери ушли под руку мужей своих в разные селения и уже многие годы я не ведаю, что и как они. Сказано же, да оставит человек отца своего и мать свою, да прилепится человек к жене своей, и да будет так... Но ведь кроме меня есть и иные женщины в народе твоем, и они во цвете лет и в начале жизни, и они станут матерями и основой народа твоего, возьми же их.
- Ах, если бы твои слова были бы столь же легки, как и дела мои! - воскликнул я, пребывая в некотором смущении и недоумении. - Но ведь не в обычае брать жену ближнего своего, хотя бы и настигла его смерть!
- Отчего же? Обычай тебе придется отныне творить самому, ведь ты один сейчас закон и опора народа своего. Что же до жены брата твоего, так многие народы чтут обязанностью взять ее, овдовевшую, и принять детей его, как своих, и в этом мудрость сокрыта, ведь у тех народов нету сирых вдов и голодающих детей, а полнится народ силой каждого из них.
- Воистину так, но нет ли противозакония в том, что одному мне в народе моем предстоит стать мужем и отцом всех людей своих?
- Законов же на земле по числу народов есть, а единого для всех не существует. Человеческие законы яко глина тягучая, облегают то, на что наложены, заполняя собою каверны да пустые места, закон людей людьми творится и для людей, а потому и несовершенство человека в нем сполна заключено. Что закон? Вот, становится прихотью судьбы властителем человек жестокий и законом его становится ужасающее надругательство над телами невольников его и подданных его, которые все суть рабы, или приобретает власть сладострастник - и у него гарем в тысячу женщин является правом его и тела всех женщин в его землях - собственность его. Златолюбцы и сребролюбцы объявляют законом свое право на все, что в их стране, включая все имущество народа своего, и не брезгуют ни всем достоянием купца, нажитым тяжкими трудами и многими затратами, ни последним оболом вдовы, и всего мало им! А если человек недоумный стал царем, так излишек ума объявляется страшнейшим преступлением в таком государстве. Закон человека лишь средство потакать грешным пристрастиям его. Хочешь ты или нет того, но человеческий закон тебе придется утвердить в народе своем, и сие не по желанию твоему. Есть же еще и божеский, или природный закон, или неведомо от кого, но свыше нам принесенный, над которым не властен ты и изменить не в силах, а можешь лишь нарушить его или пренебречь, но это смертный грех. Закон этот краток и известен всем, хотя и не всюду в чести.
- Знаю и я закон сей - не убий и не укради, и вроде того, что нарушается почасту не умыслом, а по необходимости. Как насильника не остановить, если не смертью его? Как голодному не украсть, если во имя жизни ему чужое взять? Как не желать жены ближнего, если насилием разлучена с тобою есть?
- Моисеев закон произносишь, сын мой, а от бога ли он? Сошел Моисей с горы после бдения его и произнес закон сей, якобы на скрижалях каменных промыслом божиим запечатленный, да где скрижали те? Канули скрижали, и неведомо, что на них писалось, и неведомо, были ли они вообще? Или Моисей переиначил слова на них? Никому не ведомо, от того и не все народы их почитают.
- Ну да, многие богодухновенные списки в изначальном виде не существуют, взять хотя бы мормонов тех, что слова бога на золотых листах нашли, а потом утеряли и стали пересказывать на память, да только ни одна копия с другой не совпадала! И Мардуковы таблички, что он геройскому Гильгамешу с законом дал, тоже пропали. И Торы первоначальной свитка нет вообще, даже и в Кумране самом. Но ведь еще и обычай есть, который закон не писанный, и уж он-то явно не от людей! Ведь от века он, и передается от отца к сыну и от матери к дочери, а из чего происходит, не знают они!
- И это не истина, что обычай от всевышнего произошел. Есть же малое число законов, которые у всех народов почитают, о чем заключить можно, что они от бога, но это тайна. И ты их ведаешь и чтишь, потому что в боге вырос с младенчества самого, и даже многие дикие звери их понимают и следуют. И вот они: не лишай никого жизни его без насущной надобности, это жестокость. Не бери кровной сестры своей и не производи детей от нее, это вырождение. Не ложись мужчина с мужчиной и женщина с женщиной, это мерзость пред богом. Не стяжай более необходимого, ибо алчная глупость это. И живи сам, и дай другому жить, это справедливость.
- Воистину так, но сомнениями полон я, как хауз водою - как свершить мне такое? Как объявить, что отныне все женщины - жены мне, и как избежать возражения?
- Обстоятельства изъясняют суть необходимости убедительнее слов, так что простыми словами скажи им, однако не требуй и не настаивай. И те из них, кто рассудительнее, и те, кому люб ты, и те, кто уважает тебя, придут к тебе, и они твои.
- А как же те, что сейчас в начальных летах своих?
- Скажу тебе поучение, что отец твой должен был тебе сказать, скажу по необходимости, потому что рано ты без отца остался: сынок, если ты не будешь им первым, так будет кто-нибудь другой. Иди же, и твори закон и обычай свой, и поступи по праву своему.
И я повиновался мудрости ея, потому что благоразумие сего умом разумел, но душой робел и в своем сердце сомневался, однако призвал к себе всех, кроме малых детей, и сказал:
- Вот, место жизни нашей и благоденствия нашего. И вы народ мой, отныне поселяетесь здесь и берете во владение имущество сие. И возьмите тот дом себе, который вам поглянулся, и приведите в порядок его и не допустите запустения. И пусть имущество, что в доме есть, отныне вам принадлежит, и берите по необходимости и рачительно. А то, что одно на всех, как вода в хаузе, и скот, и сады, и другое - то одно на всех и каждому принадлежит, бери, что требуется, но на другого посягнуть не смей. А я же теперь отец вам и муж вам, и вот, Мудрейшая - мать всем вам. И кто дозволит войти ко мне, пусть скажет сама, а неволить никого не стану.
И нарек я место сие, поселение, нам доставшееся, и оазис, и имущество его, прекраснозвучным именем Махане, что значит "пристанище", ибо никакое другое имя не было бы ему так созвучно, как это.
С той поры и по сей день в Махане, и только в этом благословенном месте, проживают Джариддин, и число народа моего медленно умножается, и живут они в довольстве и благоденствии, отягощенные невеликими и приятными трудами по поддержанию собственного удовольствия, и работа им в наслаждение и в радость, и ныне число народа умножилось троекратно, большей частью за счет потомства моего, хотя все они дети малые и неразумные, они благость сердцу моему и гордость за будущее Джариддин, и я вознагражден детьми от Лебаны и от Рехавии, и от Хадасы, и от Хадейры, и от Алии, и от Асмоники, и от Фасаэли и не имею потомства собственного лишь от а'Лены по причине малолетства ее и от Рахели, чей взор все более мутит пелена безумия, а факел разума угасает и угасает на глазах моих, и боль пронзает сердце мое от бессилия моего при мысли о несчастной Рахели, но есть и такая ноша на свете, совладать с которой бессилен я. Кроме того, довелось мне принять в подданные себе несколько беглецов, волею судьбы заброшенных в те края в разное время и, как и мы, терпевшие несправедливое преследование жестокосердных гонителей, и я счел, что взять их под руку свою безопаснее, нежели отпустить на волю, и вот, с тех пор они среди нас, и довольны участью своей. Странствуя по необходимости по базарным местам Мерва и Мавераннахра, прикупил я несколько невольников, не вышедших из детского возраста, руководствуясь лишь тем, чтобы они были мальчиками да происходили из близкого мне народа, и это вложение серебра окупилось мне сторицею, ибо в моем селении они наделены той же свободою и обязаны теми же обязанностями, что и мои дети, и каждому из них назначена мать, которую они почитают, как свою родительницу, а каждой из женщин своих, вручая ребенка рабского происхождения, я говорил: Остался сей ребенок один и сиротой, возьми же его из рук моих, питай сосцами его и пусть будет сыном тебе и назови его именем твоего дитя; и они принимали детей, и говорили, вот, мое дитя и я ему мать, а я без изъятия всем им стал отец.