Внедрившись в базарный гомон, я и сам подвергся искушению лихорадки покупок и продажи, но продавать мне было нечего, ибо не с чем расстаться, не обладая оным, а покупать не имел возможности, взыскуя славу бессребреника нестяжанием исповедуемым, и отсутствием потребного для сего некоего, пусть и малого, количества денег, а от того интерес к базарному действу имел познавательный и созерцательный, а отнюдь не практический или же преследующий выгоду. Так я и бродил меж торгующихся, не имея определенной надобности, вернее - вовсе без нее, и лицезрел человеческие типы, встречаемые мною на пути, на все обращая внимание, но не имея в виду воспользоваться плодами торжища.
По всей видимости, вид мой праздношатающегося и неприкаянного делом никаким привлек внимание некоего лица, восседавшего по некоторым надобностям на своем торговом месте, если только таковым могло считаться пыльное пространство, прикрытое драным лохмотьем, в непосредственной близости от городской стены, который и обратился во мне окликом и жестом меня к себе пригласил, на что я с легкостию согласился, ведь никакого намерения относительно его я не держал, а быть обманутому не убоялся вовсе, ведь обмануть способно одного лишь имущего, но никак не того, кто за душою многие годы не держал самого ничтожного фельса. И вот я пошел в нему, пытая выяснить его надобность, а заодно как-то скрасить застоявшееся молчание, что стало уже некоторым образом тяготить меня. Приблизившись, я смог определить, что этот человек, облаченный в подобие халата, есть не кто иной, как предсказатель, или гадатель, но весьма особенного свойства, который читает, или мнит о том, будущее по Книге перемен, весьма распространенному инструменту в стране Хань.
Книга сия, И Цзин называемая, а по-другому - Чжоу И, и ты, о внимающий мне, уже осознал, что И есть поименование вообще любой и каждой книги у ханей, происходит от древнего гадательного способа по черепахе, потому что на панцире этой твари создателем помещено ровно 12 рисунков разных животных, сочетания которых знающему возможно истолковать, применяясь к сочетанию пятен и трещин на нем. Черепаха же, по мнению многих, есть едва ли не основа основ всего сущего и мировой столп, в котором, как и в настоящей книге судеб, написано все, что было, что есть и что будет. В одной старинной сутре сказано: "Небо и земля плоские, вся вселенная умещается на черепахе. Голова ее обращена на юг, хвост - на север, лапы на восток и запад. Юг содержит огонь и соответствует годам Лошади и Змеи; запад - это железо или Петух и Обезьяна; север - вода или Свинья и Мышь; восток - дерево или Тигр и Заяц".
Ранее я был уже осведомлен о таком способе предсказания, как имел представление и о многом другом, в чем не имел насущной потребности или же необходимости, просто так вот случалось, что на пути моем попадалось то тут, то там нечто такое, чему еще не приходилось до того изумляться, отчего я впитывал, независимо от собственного желания, все новое, что мое внимание привлекало и показалось в той или иной мере любопытным или неожиданным, или же имело способность возбудить во мне некие иные чувства. Видывал я и раньше гадателей по И Цзин, кои во множестве встречаются у ханей, и тем себе хлеб насущный, коего они, впрочем, не знают, обходясь одним только пресным рисом, добывают, изыскивая предсказания судьбы в сочетании двух ба гуа, слагающихся в единое шестиричное целое люшисы гуа прихотью вселенского всеобщего универсального закона, управляющего объединением универсалий. Этот же гадатель ничем не отличался от многих иных ханей, что встречал я в странствии своем, потому что, сказать откровенно, все они мне на одно лицо - все желтые, черноволосые, носящие туго заплетенную косичку, в одинаковых одеждах навроде мешков с застежками, разве что некоторое число их, совсем незначительное, является обладателями жиденьких бороденок да длинных висячих усов, двумя шнурками спускающихся из под носа гораздо ниже туго застегнутых воротников, что должно означать их особенное положение среди себе подобных. Было у него такое же странное лицо, будто вырезанное из деревяшки не особенно острым ножом, от чего черты его казались как бы смазанными и нечеткими, и коса была в полном наличии, а что до одеяния его, так мне приходилось видеть и даже нашивать куда более ветхое. Как тебе наверное известно, особенность того народа такова, что на их лицах невозможно прочесть никакого чувствования, как бы хорошо или, напротив, как бы мучительно ему не приходилось, так вот и у этого также лицо было ничуть не выразительнее овечьей головы, тупо взирающей на все окрест. Однако же жест его пригласительный показался мне совсем недвусмысленным, а поскольку терять мне было вовсе нечего за неимением ничего, к тому же и во времени я стеснения не испытывал никакого, вот и решил я воспользоваться представившимся удобным случаем и некоторым образом развлечься в беседе или при обмене любезностями, и подошед к нему, стал испытывать, что же потребовалось во мне.
Хань этот учтиво, но в полной бессловесности, предложил мне разделить с ним место для седалища, чему я выразил соглашение и опустился к нему. Оказалось так, что мы обратились друг к другу лицом к лицу, а между нами лежал невеликий пучок некоего непонятного вида стебельков или прутиков, в коем, как я доподлинно знал, усматривают они знаки близкой или отдаленной будущности, что, вероятно, заблуждение неизбежное, но не непрощаемое. Рядом с ним, прямо под рукою его, виднелись таблички того писания, которое хани именуют комментариями "Привязанных афоризмов" - "Си Цзы Чжуань", впрочем, затрудняюсь сказать определенно, о каких афоризмах и к чему они привязаны, тут речь. Как бы то ни было, ханьский гадатель выглядел именно так, как и все иные их сословия образ имеют, желтокожий, сухощавый, если не сказать - изможденного вида, и в одежде, будто ее сняли с пугала, коим прожорливую птицу с тучного поля изгоняют, и все причиндалы, гаданию способствующие, при нем неотлучно пребывали. И вот он жестом пригласил мою персону расположиться при нем, и я, причины для отказа не усматривая и любопытством понуждаемый, жестом же ответствовал о принятии его приглашения и благодарении за него.