Мы расположились на единственной циновке, которая, по моему пониманию, составляла главное имущество ханьского гадателя, и некоторое время спокойно и молчаливо предавались рассматриванию друг друга, как если бы знакомились и постигали душу виз-а-ви в глубоко проникающем беседовании и, по всему выходило, что ни он, ни я тем более, разочарованы не были, потому что совместное пребывание наше продлевалось обоюдным, хотя и бессловесным, соглашением. Потом же, ни слова не говоря, гадатель протянул узкую длинную сухую желтую кисть правой руки и вынул из пучка прутьев один, оглядел его со всех сторон и отложил в сторону, и далее, как я заметил, больше к нему уже не прикасался. Впоследствии удалось мне узнать, что в гадательном пучке по Книге перемен должно быть ровно пятьдесят стеблей, причем "Си цы чжуань" полагает, что только стебли тысячелистника достойны и справедливы для осуществления этого мантического приема, а всякие прочие замены, если и не устраняют самой предсказательной возможности, по меньшей мере искажают и ослабляют ее настолько, что ее истинность становится весьма сомнительной. Эти самые стебли кладутся пучком не на открытую поверхность и уж ни в коем разе не в дорожную пыль или хотя бы на камень, а предварительно покрывается место сие тканью, желательно шелковой, впрочем, у ханей иные ткани и не распространены, разве только обыкновенная для употребления в хозяйственных надобностях бумазея, коя, из сугубо утилитарного предназначения ее, естественно, гадательному покрытию не пригодна. Предсказатель же, вынув один стебель, в происхождении которого я утверждать затрудняюсь, оставшиеся сорок девять обеими руками на два пучка разделил и левый из них в левой руке зажал, а из правого правой рукой взял один стебель и его между мизинцем и безымянным пальцем левой руки вложил, и так сию композицию и оставил. Затем он принялся вынимать правой рукой из левого пучка по четыре стебля, а оставшиеся вкладывал между безымянным и средним пальцами левой руки, возвращая затем правой рукой отсчитанные по четыре стебли вновь возвратить налево производя то самое действо, которое именуется меж гадателями "изменением", и повторил его троекратно. В конечном же итоге в пучке оставалось тридцать два стебля, и это число гадатель поделил на четыре, получив, соответственно, в равенстве восемь, что должно было означать одну из черт шестиричной совокупности, и в данном случае эта черта означала "молодую инь". Следом выпал "молодой ян", затем судьба определила "молодую инь", затем дважды проявился "молодой ян", завершив расклад "молодой инь", что в Книге перемен трактуется, как Цзин, или Колодец.
Гадатель же, завершив построение совокупности, обратил на меня взор свой, в котором прочесть решительно ничего - ни доброго, ни злого проявления, невозможно было, и вдруг заговорил слабым, но отчетливо различимым голосом, обнаружив знакомство с языками, в которых я сведущ.
- Знай же, о странник, преследующий птицу познания на дорогах, которых она избегает - Меняют города, не меняют колодец. Ничего не утратишь, ничего и не обретешь. Ты уйдешь и ты придешь, но колодец останется колодцем. Ты почти достигнешь воды, но тебе не хватит веревки до дна колодца, а если разобьешь свою бадью, - несчастье тебе. В колодце - ил, им не напитаешься. При запущенном колодце не будет живности.
(При этих словах рука предсказателя указывала на первую черту из шести).
- Вода в колодце пропадает, просвечивают на дне его рыбы. Бадья же твоя ветхая, и она течет. И вот колодец тобою очищен, но из него не напитаешься. В этом скорбь твоей смятенной души: ведь можно было бы черпать и черпать из него. Вот если бы ты был просвещен и наставлен в знании, и напутствован понимающим, и просветлен и умиротворен этим, то получил бы свое благополучие!
(И предсказатель скользил пальцами по чертам, как бы прочитывая одну из них за другою, как писец или сказитель водит пальцами по строкам несравненного фарси, плавно переходя от одной изысканной мысли, волшебно рифмованной и звучащей подобно аккорду ребаба, так и он читал в будущем моем слово за словом).
- Колодец твой чист, облицован черепицей, и вода в нем ясная. Не тревожься, хулы на тебя не будет. Колодец чист, как холодный ключ. Из него жажду свою утолишь. Не закрывай его и не храни дорогу к нему в потаенном месте, все вольны испить его воды, просветляющей и освежающей, наставляющей в истине. Обладающему же правдой даруется изначальное счастье.
О предсказатель, воистину сладчайшим медом слова твои, ведь и поныне колодец мой все также полон чистейшей воды просветления и познания, и он не исчерпан и на сотую часть его, вот только черпающий многие годы и с крайним напряжением сил истомлен и силы его на исходе.
Постигнув предсказательные предначертания, удивившись музыке слов, коими хань изложил мне истину, ни разу не обозначив сугубыми именами того, о чем имел желание рассказать мне, изумившись гибкости и витиеватости ханьского наречия и его утонченной мощи в изложении философического и иносказательного содержания, наподобие упругости тонкого стального дамасского клинка, способного сгибаться в кольцо и рассекать булатный доспех толщиною в палец, я благодарил гадателя словесно и жестом, принятым у всех народов, которым присуще изысканное обращение, а именно - склонил подобающе голову и прижал к груди ладонь руки, в том месте, где скрывается горячо бьющееся сердце, однако же не имел никакой возможности обменять предсказание на некие материальные вещи, поскольку денег не имел вовсе, а все мое достояние - путевое снаряжение - находилось либо на мне, либо в карманах моих, после чего поднялся с циновки и, не удерживаемый более ничем в этой местности, отправился в дорогу, в поисках еще не испробованной мною воды из колодцев духа и мысли.
22
Поиски, осуществляемые мною во имя достижения просветленного состояния, в котором мне, с одной стороны, откроется сущность и предназначение всего, что только есть на свете, а также прояснятся и сделаются очевидными сокрытые связи между всеми вещами и явлениями, заводили меня все дальше в неизведанные мною дотоле места, которые оказывались, хотя и отличными от мест, где мне уже доводилось припадать к источнику мудрости, временно утолявшему мою жажду, но она имела свойство вскорости возобновляться и иссушать меня изнутри все сильнее, однако же во многом ничего совершенно нового мне не открывалось - те же ровные или холмистые земли, те же лесные растения, разве что в одном месте более теплолюбивые, а в другом - предпочитающие влажный климат; такие же самые люди, как и везде - и мужчины, и женщины, отличаясь одеждами, украшениями и пристрастиями к той или иной, временами к самой неожиданной, пище, оставались одинаковыми по сути своей и, как и везде, в первую голову оправдывали свое предназначение к продолжению рода, хотя и изъяснялись на разнообразных наречиях. Преодолевая одну горную цепь за другою, проплывая реку за рекой, пересекая непроходимые чащобы и пустыни, в коих не было ни единой травинки, а вода выпадала дождем не чаще, чем раз в десять лет, я перенапрягал силы свои в поисках, но, по прошествии некоторого времени, не мог уже сыскать ничего такого, что не встречал бы уже прежде под тем или иным обличием, под разными именами, но одинаковым по внутреннему содержанию, и вот уже печальная и горькая мысль сподобилась посещать меня время от времени - ничего нового нету под этими небесами, и я исчерпал источник постижения мира.
Иногда встречались на моем пути особенно занятные достопримечательности или своими качествами выделяющиеся люди, и мне казалось, что вот, в этом самом месте, здесь и сейчас откроется мне нечто, что успокоит мятущуюся потребность во мне самом и приблизит к той мере безмятежности, что именуется нирваною, но малое время погодя открывалось мне, что такое же самое учение, хотя и изложенное другими словами или на другом наречии, открывалось мне в таком-то месте таким-то человеком, искушенным в искусстве славословия и изложении философических категорий, и я постигал - все, все повторяется, вот сейчас он говорит так, а вот сейчас он скажет то-то и то-то, что будет означать переход вот к такому-то постулату... уже известному мне!
Пребывая почасту в разочаровании и унынии, следовал я от одного приметного и достославного пристанища мысли к другому, подбирая изюминки мудрости из дорожной пыли и наслаждаясь их редкостью и вкусом, переходя от одного селения к другому, проходя один горный перевал за другим, проводя ночь за ночью - когда у очага постоялого двора, в котором богобоязненный хозяин не посмел отказать одинокому и неимущему путнику в пристанище и некоторой пище, а то и под открытым небом у костерка, на котором когда удавалось, а когда и нет просушить одежду, проплывая реку за рекою на плотах или на попутных рыбачьих байдарах, прошел я торными путями сквозь две речные долины, населенные преимущественно ханями, с некоторой примесью иного населения, большей частью из тех, кого пришлые хани поработили во время оно и принуждением заставили исполнять для них всякую черную и тяжкую работу, и вышел к побережью моря, именуемого, как и многое другое в той стране - Желтым. Мне довольно рассказывали из встречных на пути моем, что в той стороне лежат многие страны, населяемые всякими удивительными людьми, которые носят собачьи уши или голов не имеют, а рот и глаза полагают на животах, или которые живут совершенно по-скотски, питаясь лишь подножными кормами, которые достать могут, а сами полей не возделывают и заготовками не утруждаются. Сам я ничего такого, за исключением людей, впавших в дикость и растративших всякие достойные умения, никогда и нигде не встречал, так что, хотя и выслушивал сказания, в надлежащее время рассказываемые, относился же к ним с изрядной долею скепсиса, ведь все это говорилось не очевидцами, а с чужих слов, на которые полагаться в полном виде не подлежит. Некие же иные сказывали мне, что за морем, впрочем, недалеко, действительно на островах есть страна, которую населяют близкие ханям люди, похожие на них и внешним обликом, и писанием своим, да и во многом другом сродство проявляют, однако во многом другом они наособицу стоят, исповедуя многие учения собственного толка и необычные весьма, только попасть к ним можно не иначе, как морским путем на корабле. Во мне тогда же пробудилось сильнейшее любопытство и укрепилось решение про себя неизбежным проникнуть в это загадочное место, достойное изучению и осознанию, и с тем намерением, тайно имея его в себе, я передвигался по побережью, якобы бесцельно, тогда как на самом деле исподволь изыскивая удобного случая. Так мне удалось посетить и осмотреть весьма многое количество приморских селений, в которые большая часть населения занималась рыбной ловлею, сбиранием моллюсков и водорослей, которые шли как на питание, так и на выделку разного рода имущества, наподобие корзин, веревок или тканей. От них я узнавал некоторые, впрочем, часто фантастического вида, подробности о заморских странах, и убеждался в том, что рассказчики говорят с чужих слов, потому что сами далее ближайшего ярмарочного торжища никуда не путешествовали.