Когда распускается один цветок,
раскрывается целый мир.
Обычай самопознания идет через медитацию, и только посредством ее, дисциплинируя ум и приводя в равновесие чувства, не придерживаясь ритуалов и обрядов, но исповедуя простую жизнь. Изучать дзен во все времена и во всех странах было нелегко ученикам любого возраста. Многие учителя, настоящие и ложные, задавались целью помочь другим в постижении Дзен, оставив после себя множество историй и комментариев, истинность которых есть одно из бесчисленных и подлинных событий дзен. Дзиун, мастер школы Сингон, был хорошо известным знатоком санскрита в эпоху Токугава и просвещал своих учеников. Его мать, сама просвещенная в дзен, услышала об этом и написала ему письмо: "Сын, я думаю, что ты посвятил себя Будде, так как ты хочешь превратиться в ходячую энциклопедию для других. Нет конца фактам и комментариям, славе и почестям. Я хочу, чтобы ты прекратил эти лекции. Укройся в маленьком храме в горах. Посвяти свое время медитации и на этом пути достигни истинного. Единственное препятствие к постижению дзен для тебя - ты сам". И если, в конечном счете, учение дзен получило поддержку и глубокое уважение, причиной тому внутренние качества самого учения, имеющего опору в самом себе, а не попытка приспособить его для чьих-то интересов.
Утвердившись в Ямато, дух дзен стал означать не только понимание мира, но и преданность искусству и работе, богатство содержания, открытость интуиции, выражение врожденной красоты, неуловимое очарование несовершенства, как раз те самые черты, что столь близки характеру этого народа. Именно там было сказано: "Когда добрый человек проповедует ложное учение, оно становится истинным. Когда дурной человек проповедует истинное учение, оно становится ложным".
Дзен имеет много значений, но ни одно из них не определено полностью. Говорят, что если бы они были определены, то не было бы дзен. Многажды мне произносили этот постулат, но я и посейчас не смогу утверждать, что дзен утвердился в моем сознании - именно в сознании, а не в душе, потому что чуть ли не с первых слов дзенских учителей, что довелось мне услышать, я проникся уважением и почитанием учения, которое не требовало от меня ничего. Иные твердят, что люди безразличны дзен, но порок ли то? Дикий гусь не имеет намерения оставить след в воде, а вода не имеет желания удержать отражение гуся. Воистину, сверхъестественному, как то понимается в дзен, то есть самому порядку вещей, безразлично и существование человека, и намерения его, и сошедший в небытие, и активно свершающий труды свои - никто из них не поколебал тем самым даже самого легкого облачка в небесах, но ведь и дзен ничего не требует от человека - ни ненависти к иноверцу, ни подаяния, ни десятины, ни ревностного моления, ни тысячи поклонов, ни перебирания в пальцах четок, ни пятикратного намаза - никаких обязательств не налагает он, утверждая - дзен лишь путь, и ты волен идти им, или же не идти, без страха гореть вечно в огненной геенне или развоплотиться в низшее существо. Говорят же, если в твоей жизни присутствует дзен, нет в ней ни страха, ни сомнения и страстей, ни чрезмерности чувств, ни нетерпимость, ни эгоистические желания не тревожат тебя. Твое пребывание в этом мире, хотя бы и временное, и без каких-либо несбыточных обещаний вечной вольготной жизни, не печалится неудовлетворенными суетными и разрушительными потребностями, побуждаемыми жадностью и завистью, а преисполнено любовью и добротой; безмятежный, ты наблюдаешь, как проходишь, подобно листку, падающему с дерева, и живешь в счастливом спокойствии, что называют душою дзен. Воистину, чтобы пересечь этот суетный мир, надо знать дорогу. На Пути дзен нет хоженых троп. Тот, кто им идет, одинок и в опасности.
Многие, обращаясь в дзен, затрудняются осознать невысказанную мудрость сего учения и недоумевают, как такое вообще возможно, чтобы мудрость не имела какой-то словесной оболочки, ведь все прочие верования основаны именно на книжной премудрости, вплоть до того, что свод символа веры в них так просто и именуется - Книга. Как предаваться размышлению, не имея пред собой некоего канона, неужли всякий раз, медитируя, дзенский последователь мысленно творит в себе самом канон, а отвлекаясь - канон сей исчезает бесследно? И как же тогда традиция, что есть основа всякого учения, продлеваться может? Происходит сие от непонимания сути учения, вернее же, от неспособности, многим, к сожалению, присущей, отделять звучание слова, что изначально некую ложность в себе несет, от мысли, слову подлегающей. Речь - клевета. Молчание - ложь. За пределами речи и молчания есть выход. Мысль изреченная есть ложь, сказано древними, означает же сие, что всегда глубины слова недостаточно для глубины мысли отражения, и в том суть его непреходящая и непреодолимая есть, и противоречие, и разочарование, и досада в том сокрыты. Потому и утверждается, что "где есть истинное понимание, там слова не нужны, излишнее подавляет суть. Один цветок лучше, чем сто, передает цветочность цветка." Разве не истинная мудрость в том, что "одна стрела сбивает одного орла, а две стрелы - это уже слишком много"?
Стоит устам захотеть рассказать -
и речь умирает.
Стоит разуму захотеть понять свой исток -
и мысль умирает.
Рассуди же, о вдумчивый слушатель мой, разве древо не является древом, не будучи названным каким-нибудь словом, а ведь у каждого народа, и ты знаешь сие по странствиям своим, как и я сам, что в каждом языке именование одного и того же различно, но предмет по этой причине качеств своих не меняет! Вот, есть река, имеющая исток в стране одной, где говорят на одном языке, и это страна гор, вот она течет в начале пути в предгорьях, где живет другой народ, говорящий на другом языке, а вот она в среднем течении разливается в иной стране, а потом еще в иной, люди которых враждуют и убивают друг друга, и говорят на различных наречиях, и веру разную исповедуют, а вот река при впадении в море широкою дельтою лежит в другой стране, и там говорят иначе - но перестала ли быть вода иною, хотя все именуют ее инаково? Природа воды суть ее природа, и не другое, как ни назови ее, а что невыразимо в словах, неистощимо в действии. Проникнуть же в окружение твое до такой степени, чтобы сокрытое и неявное, невыразимое и неосязаемое, не имеющее слов в языке твоем, возможно лишь при условии глубокого размышления о том, предоставив себя руслом для потока неясных мыслей, проистекающих из самых обыкновенных вещей, как цвет листа или простая форма сосуда, и прислушиваясь к ощущениям, который сей поток внутри тебя рождает, возможно есть, что разберешь в их бормотании и откровение.
Где кончаются дороги мысли -
там начинай внимать.
Где слова перестают выражать -
там начинай созерцать.
Как верить словам, хотя бы и облеченным в форму традиции, и освященным свидетельствами достойнейших и знаменитейших людей? Неужто ты уверовал, что мудрость всегда заключается в словах победившего в споре? Разве не встречал ты: три человека удостоверяют, что черепаха - это черепаха, указывая на лягушку. Утверждением ничего нельзя утвердить, отрицанием ничего нельзя отвергнуть.
Однако же, умоляю тебя, не отрицай и очевидного. Не в силах изменить природу предмета, назвав его именем другого, как не изменить холода льда, назвав его огнем, способно изменить, и совершенно обратить в противоположность словесными эскападами, многие другие вещи. Вот, как ты почасту наблюдал, в одном месте люди называют нечто - это добро, тогда как рядом то же самое называют не иначе, как - это зло. И столь же нередко меняют имя добра на зло и наоборот, руководствуясь своекорыстным интересом, или в пользу некоей сиюминутной пользы, что изменяет и сам предмет сего, его свойства и, увы, его значимость и полезность. Ты и сам испытал, когда твой род, бывший кладезем мудрости, в одночасье объявили зловредством и бедою племени и почти истребили, да и сродственники твои, уходя в разбойный набег, убеждали себя, что взятие крови чужой и достояния чужого - добро для них. Знай же, то, что происходит из слова, словом же и изменяется, ибо его природа такова. И слово не есть истина, а лишь знак, ее скрывающей из-за неумения людского проникнуть в ее суть. Густой туман не скрывает благоухания цветов, но для приверженного словам истина прячется в их оболочке, а слова слагаются в книги, а книги - в учение, которое вынуждено уже не объяснять истину, а объяснять словами другие слова. Где уж там до истины!
Одну фразу, существующую до слов,
не передадут и тысячи мудрецов.