- Господин мой, Абу очнулся!
И мне пришлось поневоле перевести внимание свое на нашего несчастного проводника, сраженного неведомым расстройством при входе в оазис Данданкан и с той поры в плачевном бессмысленном и бесчувственном состоянии пребывающем. Тут и открылось мне, что проводник явил некоторое подобие признаков жизни, зашевелился беспорядочно под кошмою верблюжьей шерсти, что заботами моих людей тело его укрывало, вероятно, оскорбляя запахом своим обоняние изнеженного негоцианта, однако же предохраняя с должной степенью надежности неспособного к самоохранению человека от ядовитого посягательства выходящих на ночную охоту зловредных скорпионов или вероломных и зело опасных каракуртов, которые настолько свирепы, что самки поедают самцов прямо во время спаривания их. Поверхность кошмы заколебалась подобно как от мелкой дрожи колеблется земная твердь в Копетдагском нагорье, когда сотрясается подземными толчками, потом с одного краю ее показалось нечто, оказавшееся правым сапогом мягкой кожи, кои наш проводник так ценил в долгом и многотрудном странствии, принуждавшим его не расставаться с обувью многие часы, а часто - и дни, что она делалась его как бы второю кожей и должна была сему соответствовать, потом то с одной стороны, то с другой высовывались стиснутые кулаками руки его, и вот после довольно долгой прелюдии пребывавший под кошмою человек резким движением отбросил ее в сторону и явился пред нами в своем обличье, весьма, впрочем, болезненном и изможденном - самолично своей персоною Абусир ибн Дашур ибн Бибан ибн Эенофер ал-Мукабалла, урожденный аравийского племени И-н-Тартаит, человек звания свободного, а не подневольного, отпущенный старостами народа его на вольный откуп, в котором он большей частью жизни и пребывал, лишь несколько раз в году встречаясь со своими людьми, да и то - где-нибудь на ярмарках или на сходках, бытующих среди аравийцев по разным поводам, главный из которых же - обмен девушками на выданье да приданым к ним имуществом, и на тех кратковременных встречах отдавал им часть, совсем немаленькую, своего жалованья, вроде бы как налогом за его свободные от племенных обязанностей труды. Как понял я из немногих слов проводника Абу, таков обычный порядок для не имеющих достаточно влиятельных родственников в его народе, потому что таким людям, при всей скудости житья пустынников, не на что уповать в самом племени - имущества у них недостанет и на одну жену, скота хватит лишь для недостаточного пропитания своего, а пойдут дети и настанет пора давать за ними калым, так это будет просто невозможно и обернется ужасающим скандалом и изгнанием из роду; а по той причине, а не по какой иной, что бы ни утверждали прикидывающиеся знатоками, отхожий промысел есть естественная и единственная участь для сирот, одиноких и малоимущих, позволяющая им не теряя достоинства своего свершать жизненный путь.
И вот, Абусир ибн Дашур ибн Бибан ибн Эенофер ал-Мукабалла аль И-н-Тартаит, предстал пред нами, отошед не то от болезненного сна, не то от иного расстройства чувств, и я из уважения к нелегкому и благородному труду его, а также и по иной душевной склонности, пригласил его к дастархану, и он повиновался, и вступил с нами в беседу.
26
- О, благородные, - молвил Абу хрипловатым голосом, выдающим как его внутреннее сильнейшее душевное волнение, так и долгое бездействие того органа, что всевышним дарован нам для изъяснения приятственной речи, равно как и хулительных и богоотступнических слов. - О, благородные, удостоившие меня, недостойного, чести вкушать с вами изысканности беседы и даров дастархана и наслаждаться неземными дарами, что медлительные и напоенные мудростью слова откровенного разговора приносят, ведь сказал мудрец из древних мудрецов Аристотель: "Многие дружбы расторгла нехватка беседы". Воистину, жемчуга слов, нанизанные на шелковую жилку смысла и сюжета, застегнутые надежной застежкою приятствия и обоюдного внимания, есть великая драгоценность из дарованных нам свыше, и лишь в наших невеликих силах распознать нужность и важность дара сего, а отнюдь не каждому сподобится в том преуспеть. Почтение и благодарение тебе, о благородный, и тебе, о благородный.
- Мир и приветствование и тебе, Абукир, надежный и справедливый проводник в странствии нашем, цель которого все также далека от меня, как и в самом начале пути, - отвечал я на его слова. - Раздели же с нами пищу и напитки, удовлетвори потребность тела твоего и, если сочтешь сие необходимым и подходящим, облегчи душу свою, ибо вижу я - пребывает она в смятении.
- О достойный проводник, - присоединился к моему славословию странник. - Наш гостеприимный хозяин пригласил тебя к совместной трапезе, его искусством и бдением изготовленной, и мы готовы выслушать тебя, и облегчить томление твое, и дать тебе совет, в котором ты, возможно, нужду терпишь, или же разделить с тобой печаль твою в общем молчании, так не соблаговолишь ли и ты присоединиться к нашему разговору о причинах и следствиях нашего вечного, теперь уж я вполне удостоверился в том, пребывании в дороге в погоне за неким эталоном и образцом, как иные все свое время и жизнь свою отдают поискам святого Грааля, иные - чудища странного, в озере Лох-Несс обитающего, кои многие зрели, но никто не осязал, иные - скрижалей каменных, где святым повелением заповеди изложены, иные те - Ковчега Завета, вмещающего неизведанную силу, а иные - посоха святого халифа Али, все в надежде сыскать, но без надежды достигнуть этого, а многие и опасаясь, и не желая прекращения поисков, ведь в них вся жизнь их происходит, а окончившись, так и смыслу жизни их окончательное завершение предстоит. Ведь недаром сказано, процесс много важнее результата будет.
- Благодарение за пищу и питье, - ответствовал Абу. - Приму с надлежащим почтением и то, и другое, от щедрот ваших. Благодарение и за приглашение разделить боль и кровь моей израненной души, ибо она велика, а томление ее есть самодостаточная причина моего нынешнего весьма плачевного состояния, чему, однако же, есть и особая причина, и сопутствовавшие обстоятельства. Врачевание сей хвори возможно и беседою. Что же до исцеления, так оно вряд ли наступит, с чем я уже смирился окончательно.
- Но ведь сказано - яви язву свою на площади на обозрение всем, и проси совета, и найдется обязательно либо сам страдавший такою же язвою и облегчение поимевший, либо знающий, как некто, использовав такое-то снадобье, в том страдание свое прекратил. В том и мудрость.
- Скажу тебе, это лишь одно из многого, мудростью полагаемого. Те же христиане веруют - скрытый грех наполовину прощен; но истинно ли сие? Никому не ведомо.
- Истинно почитается, чему невероятные свидетельства есть, откровение больной души исцеляет боль ее. Неужто спорить об этом?
И мы все согласились в том, что беседа благородная, а не спор о том, кто прав, почасту в горлопанство пустословное переходящий, есть отдохновение души от забот ее и бальзам на боли ее, и вернулись к напиткам и кушаньям, не ускоряя хода событий, что вообще является делом неблагодарным, ибо все и каждое должно следовать, как предначертано ему, а иное все нарушает ход вещей, что есть мировой закон. Известное время спустя, Абу обратился к нам:
- Мнится мне, что наступило время откровенному разговору и беседе средь праведных, о благородные. Есть время собирать камни, и время разбрасывать их; есть время беседовать, и время уклоняться от беседы. В должное время в должном месте свела нас судьба, в чем знак ее, свыше ниспосланный, усматриваю, а потому нужным не нахожу долее в молчании пребывать, а ведь надобно сказать вам, вот уже двенадцатый год я храню в себе невысказанной эту мучительную и сладкую боль, и никто не знает о ней до сей поры, и вот, лишь сейчас отверзнутся узы, ее во мне удерживающие, так и будь что будет, и пусть предначертанное свершением завершено станет.
И я сказал, обращаясь к Абу:
- Воистину, чтобы речь твоя была не в тягость тебе, а в удовольствие, и облегчение душевное наступило так естественно, как ночную мглу сменяет утренний рассвет - вначале едва лишь намеком, а потом все ярче и ярче, до катарсиса, что полуднем зовется, когда все природные силы пробуждаются полностью и окончательно, простри левую руку свою к дастархану и наполни ее этим серебряным стаканом с лучшим сирийским кофеем, в котором удивительная крепость сочетается с изысканной мягкостью и бесподобным вкусом и ароматом, а правую же длань, лишь только скажи желание свое, готовы мы наполнить чубуком подлинного турецкого кальяна, заправленного самолучшим табаком, и только прикажи - хочешь, яблочным, а хочешь - черносливовым, или же вишневым, или же персиковым, или же розовым - все для твоего удовлетворения, и мы рабы рассказа твоего, обращенные в слух. Говори же!