И Абукир почал:
- Повторение того, что могли вы почерпнуть где-либо в другом источнике, не есть украшение рассказу моему, как изъян плода способен вкус его испортить, но и невеликий грех, ведь не зная источника, не оценишь и вкус воды. Знамо дело, в каждом строении, великим искусством воздвигаемом, есть и изначальный камень в основе основ его, он и шероховат, и неказист, а только без него не ставятся беломраморные стены, изукрашенные резьбою, не оскорбившей бы и драгоценности, украшающие супруг хана в гареме его; и в великом ливанском кедре, каждая ветвь которого благородна в каждом повороте своем, а древесина благоуханна и прочна, а семя его исполнено маслом и как бы молоком, имеется грязный и корявый корень, который недостоин явления на свет, но без которого кедру не быть и не устоять; и в моем рассказе есть первое слово, и звучание его оскорбить способно слух, и вид его не изящен, а смысл его темен и до поры сокрыт, и название тому слову - страсть и любовь.
Надо же вам знать, что родом я из пустынников великой пустыни Аравийской, в коей песка больше, чем звезд на небе, воды меньше, чем в пиале, кою принято выпивать за беседою, стебли сорго и финиковые пальмы, способные давать пропитание, возможно счесть, причем пальцев на двух руках будет слишком для того много, а людей, жаждущих пропитания и имеющих это неоглядное место своим жительством, многие сотни, что кажется очень малым числом в бескрайности пустыни, на деле же слишком много, потому что им не хватает всего для жизни их. Люди там племени одного, имя ему И-н-Тартаит, только к разным родам принадлежат, я же отношусь к роду Бибанову, который там не из последних есть, и у него оазисы, и пальмы, и скот в изрядном числе имеются. Не стоило бы ничего большего и возжелать мне, в том роду проживая, если бы мои родители не сгинули неведомо куда, и я сам оказался в роду без сильных родственников, что обыкновенно означает полное ничтожество таких людей. Имуществом моим меня снабдить было некому, а без того нечего и полагать надежды обзавестись семьею, стадом или садом, или как иначе укрепиться, и есть лишь два пути жизни - или идти в приживалы к богатому родственнику и батрачить на него рабским трудом всю жизнь за малое пропитание и недостаточное одеяние, не имея способа как-то переменить состояние свое, либо же отважиться племя свое покинуть и уйти на вольные хлеба, тяжкими трудами хлеб свой зарабатывая по дарованию своему - кто в ремесле, кто в уходе за стадами, а кто, как я, судьбою одаренный способностью в самую темную ночь направление пути не терять, и в звездном чертоге читать так ясно, как немногие и в книге на знакомом наречии читать умеют, и источники воды знать, и на многих языках объясниться, и в управлении караваном уметь, и в руководстве людьми преуспеть - те идут в услужение караванщиками или проводниками, отдавая часть, и большую, старейшинам своим за то, что они продолжают считать тебя в И-н-Тартаит племени, где бы ни пролегали пути твои, и готовы подтвердить сие, ссылаясь на традицию да на племенную хронику, указав и имя твое, и отца твоего, и лета твои, потому что человек без роду и без племени пригоден лишь состоянию рабскому и на него каждый сильный горазд длань свою распространить и закабалить.
С младых ногтей я был приспособлен к караванному делу, отчасти способностями, судьбою мне дарованными (скажу вам, это воистину единственный дар, что мне дан был щедро, великодушно и бескорыстно), а также и моею безнадзорностью и отсутствием родительского попечения, вследствие чего вступиться за меня оказывалось некому и всякому было сподручно навязать мне некие обязанности, исполнять которые самолично не было особого желания или почиталось уроном собственному достоинству. По той самой причине, которая угнетает тело, но закаляет душу и придает рукам умение, я сызмальства научился не просто ходить за животными, чему и недоумок обучиться способен, но именно обходиться с ними, вступая в полное взаимопонимание, может быть потому, что и сам был низведен почти что до их уровня и они признавали меня за своего. Помимо этого умения, приобрел я всяческую сноровку в вязании узлов и в разведении огня, в выборе подходящего места для ночлега и в искусстве разбить походный шатер, уверяю, совсем непростом и нелегком для подростка, чьи мускулы еще не обладают нужной силою и прочностью, и уже с юных лет караванщики нашего рода стали видеть во мне не обузу, а некую толику помощи, и брали меня в странствия, где я исполнял роль мальчика-раба со службой за все. Ах, воспоминания того времени горьки для меня и тяжелы, но ведь все, что не сумело погубить нас, то закаляет и укрепляет, так и я к пятнадцатилетию своему мало того, что окреп физически, но и проявил недюжинные способности ориентироваться в пустыне, что почти также сложно, как в открытом море, но куда опаснее из-за непредсказуемости песчаных бурь и смерчей, способных замести и погубить караван в считанные минуты.
Как оказалось, способность умозрительно видеть путь, каким следует идти каравану, талант врожденный и обучиться сему искусству почти что невозможно, хотя и доводилось мне слышать о том, как изворотливым арабским умом измышлено особое магическое устройство, в котором в чашке с водою плавает неведомым волшебным способом железная рыбка, носом своим денно и нощно указующая на Полярную звезду, по чему можно и в туман, и в бурю узнать верную дорогу, а использовать сей амулет способен после первоначально наложенных чар абы кто, и все одно указание верно будет, но у нас в Аравии такое неведомо, да и волшба особенно не в чести, ведь неведомо, кто там в ней заперт, а вдруг некий ифрит, порабощающий неразумных? Так что мне пришлось у знающих людей и по немногочисленным таблицам учить имена и расположение звезд на память, не полагаясь на всяческие хитрости, за что я неоднократно бывал бит наставниками своими, когда должного рвения и достаточного понимания предмету не выказывал, и уж с той поры затвердил навечно мудрость пустынников: "Звезды - это блестящие монеты, которыми платят за нашу жизнь", так вот, за свою жизнь я многократно пересчитал их своими ребрами и хребтиною, и ведомо мне, что их число велико весьма.
Когда же мне исполнилось пятнадцать и отец, буде он у меня наличествовал, должен был бы уже приискать мне достойную невесту для моей первой жены, довелось мне выйти в дальний караванный путь, куда меня взял с собой один из караванщиков, что занимался отхожим промыслом, испросив на то позволения старейшин. Неведомо доподлинно мне, но по некоторым признакам полагаю я, что тем самым он готовил меня к принятию решения судьбоносного, что должно было определить, да и определило, предназначение мое на годы вперед к пользе взрастившего меня рода-племени. И я, не имея причины и возможности отказать, выслушал приказание его и в назначенное время выехал с ним вместе на быстроногом дромадере в ярмарочное место, где нам надлежало принять караван, который необходимо было доставить в установленный соглашением краткий срок из одного места в другое, в полной сохранности животных и товаров и, по возможности, также и людей. Путь был знаком мне лишь по устным рассказам, потому что там мне ходить еще не привелось, но ничем особенным, как-то: песками зыбучими, логовищами разбойных шаек, местами, где джинны и ифриты обитают - примечателен он не был, а что до отсутствия колодцев да малого количества топлива, так этому удивляться не приходилось, скорее, наоборот, если в пути имелся колодец, нужно было быть готовому сразиться у него с какими-нибудь голодранцами, порешившими поживиться на продаже воды путникам. В караване всего-то насчитывалась дюжина верблюдов, все под вьюками, только на паре из них вместо вьюков поделаны были особого вида плетеные корзины, скрепленные железными прутьями; в них находилось некоторое число невольниц, доставляемых в гарем приобретшего их на торжище невеликого князька, кочевавшего где-то ближе к побережью Красного моря и, по слухам, разбогатевшего на продаже жемчуга, сандала и амбры. Несколько ослов предназначались для главных в этом караване, а для нас, проводников, оставался единственный дромадер, который нам же и принадлежал, и о пропитании его в пути мы обязались сами же и озаботиться.