Сладострастное звучанье мелодии танца, посвящаемого плодородию и по этой причине пронизанной чувственностью и интимностью, так что сомнения души помимо воли побеждались зовом плоти, возбуждаемым кружением танцорки и ее недвусмысленными жестами, прекратилось, а уж на смену ему звонкоголосые струны кануна завели совместно с най стройную музыку, подчеркиваемую жестким ритмом на кимвале - это начался танец власти, где танцовщица изображает владетельного господина, распорядителя имущества, ценностей, земли, скота, а еще и жизней своих подданных, и в этой ипостаси танец ведет стремительно, а движения ее точны и энергичны. Взгляд ее наполнен гордостью и пронизывает окружающих, как бы прочитывая в их душе, подобно открытой книге, все доброе и все нечистое и сокровенное, и суд ее скор и беспощаден, и справедлив, и неумолим. Рука ее исполнена силою, способной менять само движение истории, и в иных местах сделать один поворот, а в иных - совсем другой, и, как в шахматной игре, где-то пожертвовать фигурою, даже если она и дорога, и кажется жизненно необходимою, а где-то бросить на приступ вражеской позиции все свои наличные силы и безоглядно атаковать и крушить противостоящих. Однако же ближе к окончанию действа сего послышались мне аккорды, в которых зазвучало Sic transit gloria mundi - и я осознал: с неизбежностью все пройдет и изойдет прахом, каковой силою бы не владел правитель под рукой своею, наступил черед его, и уже не спасет ни богатая казна, ни многотысячное войско, ни корабельный флот, ни боевые слоны в златотканых попонах; стрела судьбы не знает промаха и всегда находит цель свою. Недаром сказано ромеями: Нет ничего более определенного в жизни нашей, чем неизбежное окончание ее смертию, и нет ничего более неопределенного для нас, чем час прихода смерти нашей. Время отмеренное проходит, и Парка невидимая взмахивает лезвиями, дабы оборвать ее, и вот уже танцовщица скинула резким движением одеяние власти на пол, и властительность, присущая ее кратковременному действу, пресеклась навсегда.
Из-под этого невесомого покрова открылось еще одно, таинственное и как бы формы не имеющее, одеяние волшебства, коему даже недостаточно слов на языке людском, дабы переложить его сущность. Ибо что есть волшебство? Калантина утверждает, что волшебство есть символизм, и в этом есть справедливость:
Символ ласки - туннель за туннелем, волшба за волшбой.
В себя самого загляни, открывай свои дороги в Ничто.
Истина там, во тьме, и во тьме ты иди, мыслящий бродит во тьме.
Символ, таким образом, есть записанное иносказание, а иносказание - устный символ. Но ведь и всякая мудрость, философия или учение, в откровении своем обращаются к символу, как к универсальному языку, только и способному вложить в разум человеческий сверхъестественные категории добра и зла, допустимого и запретного, всего того, что в жизни существует не в образе предмета, а в виде неведомого понимания, что обозначается без прямого на него указания, как вода, камень или огонь, а беспредметно, или же символически - вот, дружелюбие, символ коему два щенка, или вот доброта, символ коей тепло солнечного луча, или верность мужская и постоянство, чему символ чертополох цветущий, или девство невинное и чистое, символ которому белая лилия (а помершую в девичестве означают символически белою лилиею с поломанным стеблем), или любовь, чему символ или два лебедя, или два голубя, чьи пары до смерти неразлучны, правда, тако же есть и у черных воронов, однако они по непредсказуемому истолкованию почитаются символом беды или даже смерти. Символ помноженный на намерение, выражаемое сильнейшим пожеланием наступления сего последствия, и готовность принести в пожертвование либо нечто драгоценное - как кровь свою или близкого своего, либо нарушив правила, законы и установления, в иное время строго исповедуемые, осквернив погребение или общепринятый символ добра и благости, причинив невинному боль или смерть - все это, по мнению большинства сведущих, и есть содержание магического искусства, что иначе волшебством полагается. Сия способность может проявлена быть как качество, дарованное от рождения, и в таком виде мало чем отличается от стихии, что неуправляемо людскими поползновениями, а живет лишь внутренней своею логикой ведомая, не разбирая, что и кто пред нею восстает, и правого от виноватого не отнюдь отделяя; опасность этого очевидна всякому, окромя носителя дара сего, коий вскорости проклятием для владельца своего оборачивается, а почасту и погибель ему несет, а уж безумие - так и всенепременно. Возможно также, некоторые задатки дара имеючи, пусть даже и в латентности, воспитать их в сильнейшую степень путем трудолюбивого и упорного учения, что обыкновенно гордынею да жаждою власти питается, побуждая соискателя к перенапряжению сил своих и к попранию им законов божеских и человеческих, а уж как употребит он свое умение, того никому и неведомо, но большею частью идет оно ради собственного мирского удовлетворения, а не открытию вечных истин и не облегчению жизнетворчества малых сих, нет, овладевший тайными учениями приобретает власть над владыками и простолюдинами, и получает в свое использование тела и души и человеков, и дочерей их, и имущество их с домашними скотами и нивами возделанными, и злато и камни в изобилии; оборотной стороною сего является вечная неудовлетворенность всем имением своим, что горит в нем неугасимо аки пламень в печи, сожигая его изнутри, покуда весь он не изойдет серным дымом и не рассыплется сажею зловонною.
Каждому из нас даны как способности, так и наклонности к управлению внечувственными мирами и сверхъестественными силами, даже если ты сам не уверен в том или не признаешь сего по прихоти, скудоумию или же из каприза какого, вопрос лишь в том, способны ли твои потенции проявиться неким образом общезаметным или же таки канут втуне. Магия, как некоторые в том убеждение имеют, суть соединенное сочетание способностей и упорства, а напряжение сил духовных и физических есть необходимое условие ее. Платон говорил: "Магия заключается в поклонении богам и достигается поклонением им", что означает не что иное, как целенаправленное и самоотверженное трудолюбивое усилие, дабы достигнуть желаемого уровня употребления силы своей, но скажи откровенно, разве любое иное мастерство не требует от обучающегося того же самого? Разве не нужно стеклодуву напрягать чрезмерно дыхание свое, а ювелиру - истязать собственное зрение, чтобы его товар приискал подобающий спрос? Но ведь и в каждом ремесле подобно! Подобно же, если сравнение таковое тебе не покажется навязчивым, разного рода ремеслам усилия в их совершенстве требуются также различные, где-то сила мышцы на руке, как в кузнечестве, где-то острота глаза да точность пальцев, как в часовом деле, а где ухищрения ума, как в том же сочинении песен да касыд, так и разные магики, волшбу свою осуществляя, пользуют способности разные, и брамины, и египетские рекгетамены, и иерофанты посредством отличной магической практики управляют тем, что они почитают услугами богов, которые, в действительности, суть ничто иное, как оккультные силы или потенции природы, воплощенные в самих этих ученых жрецах, как искусно формулирует это Прокл Платоник: "Древние жрецы, приняв во внимание, что в природных вещах заключено некое сродство и симпатия одной вещи к другой, и между вещами проявленными и оккультными силами, и обнаружив, что все вещи содержатся во всем, создали священную науку на основе этой взаимной симпатии и сходства и использовали в оккультных целях как небесные, так и земные сущности, с помощью которых, посредством определенного сходства, они низводили божественные силы в это низшее жилище." Волшебство и чародейство является наукой власти над силами низших сфер, практическим знанием сокровенных тайн природы, известных лишь немногим, ибо их так трудно постичь, не погрешив против природы, отчего занятые в этом поприще зрелище представляют жалкое и ужасающее, ибо все соки их физической жизни употреблены бывают на колдование без остатка на прочие услады жизни. Комментарии, добавленные нашим покойным ученым братом Кеннетом, замечательны. "Реалистические стремления наших времен содействовали навлечению на магию дурной славы и осмеяния. Вера в самого себя является существенным элементом магии; и существовала задолго до других идей, предполагающих ее наличие. Занятия этой наукой требуют определенной степени изоляции и отказа от своего Я". Действительно, в волшебстве наибольших успехов достигли, как то известно из истории, многие эгоистические личности, поставившие сей интерес превыше всего прочего, и над всеми другими людьми в особенности, отчего отношение к достигшим высокой степени искусства неоднозначное, с опаскою, настороженное, однако же и корыстолюбивое - каким образом применить их умения к собственной сиюминутной выгоде. Ямблих же, наотличку от других описателей волшебства, поясняет, что оно не бывает чем-то действительно сверхъестественным, а лишь приложением умелым природных сил, доступным умеющим применить их в нужном русле: "Посредством жреческой теургии они (читай - магики) способны подниматься к более возвышенным и всемирным Сущностям, и к тем, которые утвердились над судьбой, т.е. к богу и демиургу: ни используя материю, ни присваивая что-либо помимо нее, кроме наблюдения за ощутимым временем". Утверждение его спорно и не во всем проявлении волшбы приемлемо, однако же во многом справедливо, поскольку умелые манипуляторы действительно могут оперировать тонкими энергиями и неуловимыми воздействиями целенаправленно, что выглядит чудом, на деле им не быв. Впрочем, и многие ремесла непосвященному кажутся чудом.