Все эти части разнородные, в единое целое связанное мастерством ювелира и внутреннею логикой действа, коему они только лишь были предназначаемы, каждое движение, каждый шаг и каждый поворот танцорки сопровождали неотступно, а поелику она решала некое сообразное движение произвесть, то взвивались вместе и поодиночке, оборачивая члены ея и разворачивая их, открывая наготу аки камень дорогой в драгоценной оправе или масло благовонное ладанное в фиале из дорогого металла, изукрашенного камнями и янтарем со слоновою костью из крепкого бивня, и заново окутывая непроницаемой завесою, что казалось таким же, как дно быстротекущего ручья в ясную погоду, когда разноцветные камни под водою разглядеть удается и даже по возможности их счесть, а вот каковы они, круглы ли или нет, и есть ли жемчуг меж ними, и блеск, и прозрачность - то струящаяся вода бликами своими скрывает, так что и есть они, а неуловимы. О, как поразила меня изменяющаяся и неуловимая глазу красота и прелесть ее! Не в силах совладать с собою (а правду говоря - так и не желая этого вовсе), я кивнул духанщику:
- Любезный, приведи мне ее!
- О, господин мой, - завел обыкновенную песню духанщик, на которую все они одинаковы, а уж я-то повстречал их в пути великое множество! - О, господин, она есть камень драгоценный из лучших в нашей сокровищнице, она единственное богатство наше и лучшее украшение дома господина моего, и только благоволением его предоставлена для услаждения взора твоего, а не к иным услугам...
- Что ж с того? Или природа отметила ее скрытым изъяном каким?
- О нет, она есть совершенное творение! Но, возможно, господин пожелает услужливую невольницу, что для этих нужд у нас имеются, и обученную, и ласковую...
- Сколько? Сколько стоит она? - перебил я духанщика, разумея, что все речи его не по бедности, а ради повышения цены.
- Господин, она не какая-нибудь гавазе, а из истинных авалин...
(Надобно тебе сказать, что танец живота танцуют две когорты из танцовщиц, и зовутся авалин те, что живут при дворе и ничего другого, кроме изящного танца для господ своих и их гостей, не исполняют; они и впрямь нечто вроде сокровища дома того и содержатся во дворцах да в гаремах, а танец их исполнен чистоты и грации, наряды же из самых дорогих. Гавазе танцуют на улицах под небом открытым; хотя и во славу богини, но для простонародья, и мастерством своим пропитания добывают только в дни празднеств да на ярмарке; в прочие же дни кусок хлеба вынуждены искать другим занятием, к числу иных древнейших причисляемом, и цена им обыкновенно не дороже того самого куска; танец же их, если ты взыскуешь чувства и изящества, а не сияния дорогих камней, не хуже танца авалин, ибо обращен к божеству, а ему, зрящему насквозь, наряды глаз не застят, к тому же у гавазе обыкновенно танцевать, сбрасывая с себя все одежды до единой, а из украшений на них лишь природою дарованная прелесть - кому щедрее и полной дланью, кому же скудной щепотью.)
- И авалин цену имеет, презренный! - взвился я, раздосадованный его отговорками. - Не юли, собачий язык, покуда не лишился его! Говори!
И он сказал цену, и я согласился, не раздумывая, опьяненный вином, банджем и зрелищем танца, руководствуясь отнюдь не изобилием чувств, а их глубиною, и отдал все имение свое, и никогда после не жалел о потере, но всю жизнь сожалею об открывшемся мне, ибо есть вещи, преодолеть которые мы неспособны, а жить с которыми - не в силах.
32
Музыкантши той порою благоразумно удалились, дабы не мешать устроенному духанщиком торгу и не лишать его справедливого барыша, да я и не заметил их ухода, ибо видел пред собою лишь одно - женскую фигуру, сулившую невероятную негу одним видом своим, уже укутанную какой-то одеждою, в коей обыкновенно принято там объявляться особам невольничьего положения - некий род балахона, одевающего ее с ног доверху, так что и волосы укрыты краем его, впрочем, на этой танцовщице он был из дорогой материи, и шелковой веревки, что в знак рабства шею ее обвивала, а на деле же скрепляла края одеяния, чтобы не раскрывалось при ходьбе. Повинуясь приказательному жесту наделенного властью над нею прислужника хозяина тела ее и души, танцовщица грациозно оправила одежду и вышла из заведения вон, оставив нас за торговыми делами. Духанщик же поначалу обозначил цену, потом ее же и отменил, сочтя недостаточно высокою, и для виду побежал за советом к старшему начальнику, покинув меня за дастарханом, куда предусмотрительно повелел принесть еще вина и изюму, надеясь, что разум мой станет от того сговорчивее, потом запыхаясь появился и назвал новое число в золоте, на что я, помолчав для виду и усомнившись в цене товара, чье качество неведомо, а лишь видом привлекательно, согласился, потом духанщик истребовал расплатиться всею суммой разом, а получив кошель с цехинами, устроил им пересчет и проверку на полновесность, испробывая каждую монету на вид, на вес и, зубами, на чистоту металла, пошедшего для чеканки, как бы устанавливая, не содержу ли я на него некоего рода обмана или плутовства, сам же при том не переставая изъяснялся, как это в обычае при всякого рода торговле, уговаривая и увещевая меня в очевидной, по его мнению, выгоде этого предприятия.
- Ах, благородный господин, - распинался хитрован-духанщик. - Ах, какой острый глаз у моего господина! Истинно говорю - орлиный глаз! Среди мириада песчинок он высмотрел самую драгоценную, сияющую и восхитительную, что услаждает разом четыре чувства обладателя ея! Ах, дыхание ее слаще лотосового аромата! Кожа ее с пушком, подобным персиковому! Волосы ее, что шелк муравчатый, тяжестью наполненный, за который дают по четыре гарнца золоту за пуд! Тело же ваянное словно бы искусным ваятелем по самым изысканным образцам, каждый член пригнан к другим с наипачей тщательностью, отчего слагаются все они разные во единую гармонию! Она подобна драгоценному сосуду, что наполнен благовониями опьяняющими и винами наслаждающими! О, какой бесподобный выбор ты сделал, мой господин! И даже сами боги станут завидовать завистливо тебе!
- Останови речи свои, льстец, и отвечай правдиво на вопросы мои - кто эта женщина и откуда она есть?
- О, господин, ее привели в караване с товаром из Смирны не долее трех месяцев назад, и предложили хозяину в услужение, а он, человек многоопытный и умудренный, и изощренный в делах, распознал в ней безошибочно жемчужину происхождения чистого и благородного и уплатил большую цену, дабы украсить цветник заведения своего и этаким цветком редкостным...
- Из каких же она мест?
- Кому об том ведомо? Купец, что владел ею, говорил, будто она из черкешенок будет, да веры ему нет. А сама она утверждает, что в полон ее взяли дитем неразумным и про себя ничего сказать не способна.
- А что из словесных наречий ей ведомо?
- Изъясняется же на фарси и на арабском ясном наречии, а больше как будто ни на каком.
- Ну и как же так сделалось, что цветок, пригожий и для царского гарема, в караван-сарае в услужении оказался? Что в ней за изъян?
- Как только можешь говорить такую несправедливость, о господин! Сей бутон беспорочный и совершенный внутри и внешней наружностью, а потому в услужении она не в простом, а из-за способностей к танцу и к пению. Хозяин заведения сего, об опытности коего в делах я тебе уже сказывал, взял ее не в черную работу, а для услады достойных гостей своих, требующих только самого лучшего, и соединил с музыкантшами, тоже из искуснейших, дабы у него одного такая редкая редкость была, как полный оркестр с танцами и с пением на разный манер - на арабский, и на иудейский, и на суфийский, и на хиндусский. Предусмотрительностью достояние его увеличивается - стоимость сего составляет уже двадцать три таланта, и не в серебре, а в золоте, и во множестве перекупщики предлагают ему сделки, и с каждым разом все выгоднее, да только мой господин не торопится в денежных делах, ох, не торопится, выбирая наилучшее сочетание места, времени, цены и лунного месяца, ну а слава об искусницах разошлась кругом по всем караванным тропам, и теперь многие идут к нему только ради наслаждения музыкой, и цены в караван-сарае за прошедшее время выросли сам-пополам.
- И что, хозяин твой полагает, будто это продлится долго?
- Одному всевышнему то ведомо, а мне, недостойному, он никакого намерения своего не высказывал, только, клянусь глазами матери своей, в убытке ему не бывать.