— Той ночью выпал снег, много снега.
— Ночь и снег. И смерть. Очень грустно.
— What?
— And cold. И холодно.
— Да. Оказывается, ты все понимаешь.
— What?
— Значит не всё!
И засмеялась, чертовка.
Опять ткнула пальчиком влево, в сторону городской застройки:
— Pylaia!
— Проскочила под развязкой и ушла вправо от трассы Е-90. Дорога превратилась в извилистую неширокую двухсторонку. Исчез дорожный шум, исчез поток машин. Потянулись виллы и коттеджи. Всё в зелени, всё в запахах цветов. Рай. И шалашики, по сколько-то там миллионов. На перекрёстке ещё раз свернула направо и через километр торжественным жестом указала:
— Мой дом!
Забегая вперёд, скажу, что через три недели мы говорили на чудовищной смеси русских, греческих, английских и немецких слов, которые я подцепил у Катерины, припомнил из киношек "про войну", ну, и курса английского в училище. А "чёрт побери" я, кроме русского, знал только по-испански. Каррамба! И мы прекрасно понимали друг друга. Никто нас с ней не понимал, мы же понимали всё. Я даже заметил у неё частотный греко-русский словарик на три с половиной тысячи слов. И постепенно это проявлялось всё заметнее. В общем, не буду я дурковать пиджен-инглишем. Буду рассказывать так, как я сам всё понимал. Иначе надо писать другую книгу с названием — "Приключения лингвокретиноида в Греции и иных мирах". Точка.
Да. Дом. Сёма бы удавился. Я не буду. Мне здесь не жить. Так, погощу малехо, и в другой мир сдёрну.
История пятая. Фессалоники
Да. Вот так обстоят дела. Обкатаюсь машиной, и уеду. В неведомое. А красотка Катерина останется здесь. А ты как думал, Виталий Николаич? А чего ты хотел, чтоб она на шее у тебя повисла с радостным криком: "Витамин, я ваша навеки"?! Размечтался! Слышь, Виталя, заруби ты себе на курносом славянском носу: дамочке нужно продать ненужный ей самолет. И это раз. Дамочке ты нахрен не нужен, хотя бы по той простой причине что похож ты на Алена Делона только лишь тем, что тоже одеколон не пьёшь. И это — два. И только так. Так вот, прикрой раззявленное хлебало и тихонько устраивайся, где нить на лавочке. Ночи здесь тёплые, комаров и жуликов практически нету. Как нибудь протиснешься по стеночке. Не графин какой. А дама будет жить в своём прекрасном дому, своёй фантастически прекрасной, полной радостей и светских развлечений жизнью. Развлекая себя при случае светскими кобелями. Тебе-то что за дело? Чужой ты Витамин на этом празднике счастья. Ой-ой, да мы-ж вже-ж ревнуемо. Ой, да мы тут в страсти любовной усех перережимо. Уймись… пехота! Топай давай, да не забудь про хлебало. А то птички нагадят…
Госпожа Катерина аккуратно заехала на газон перед особняком, и остановила машину. Я было вылезти собрался, но решил погодить. Поскольку хозяйку встречали. Из кустов вылетел лохматый, давно не щипаный, но ещё узнаваемый фокстерьер, и злобненько покосившись на меня, попытался в прыжке облобызать хозяйку.
— Монморанси! Фу, нахал! Ты же меня всю испачкаешь, лапами своими немытыми. Опять за крысами охотился? Всё утро шлялся где-то, я тебя с собой хотела взять, а тебя нет и нет! Отвяжись, говорю, хулиган лохматый!
И всё на чистом греческом.
Пока поименованный хулиган исполнял танец собачьего счастья, я осторожненько, не делая резких движений, выбрался из "мерсика" и в сторонке встал по стойке "смирно". Знаю я ихнего брата. Фокс — псина серьёзная, несмотря на невеликий размер. Эвон, какой квадратненький, да ладный. Cамостоятельный. Вмиг без причиндалов оставит, ежели не по нраву придешься. Нет уж, я лучше пешком постою. Завершив пантомиму "хризантема закрывает на ночь свои лепестки" образина проявила интерес и ко мне. Подошёл, склонил на бок голову и вопросительно рыкнул, блеснув на солнце белыми клыками. Кого это, мол, черти принесли в мою конурку? И нахрена ты, кобелина, нам тут сдался? И не пора ли тебя уконтропупить?
— Свои! — заявила Катерина.
— Да какие он, нахрен, свои? — удивился пёс. — Ты ещё скажи, что замуж за него собралась! Лучше давай я его сразу кокну. И никакой мороки. А то, он же щас жрать запросит. А мне самому мало! Ну, сожрал я крысу. И что? Мою личную телячью вырезку этому, что ли теперь скормить? Щазз! Слушай, давай я его всё же кокну. А вырезку я и сам слопаю за милую душу… Я же её чую!
— Свои! — подтвердила распоряжение кирия.
Пес нехотя согласился, подошел ко мне, задрал лапу и брызнул на запылённые кроссовки пару капель, зачислив тем самым в штат. Сволочёнок. Как угол пометил.
— Ладно, живи пока — тонко намекнул он мне. Да, смотри не борзей тут, а то я и передумать могу. Мало не покажется!